Государство в России стало более гибким
Коронакризис пошел России на пользу: страна показала опыт приобретения гибкости без потери силы государства
Бурные события 2020 года только усилили эпоху туманных траекторий и непонятных трансформаций. В России прошли знаковые перемены — это и смена правительства, и новые поправки Конституции, и реформа институтов развития, и коррекция системы госуправления. Но разве понятно сейчас, к чему все эти новации? В мире не проще: движение BLM, «антиковидные» и политические протесты по всей Европе, демонстрации в Белоруссии, конфликт Турции, Азербайджана и Армении. Все эти события пугают не только сами по себе, но и отсутствием каких-либо механизмов разрешения этих проблем. О том, к чему это приводит, «Эксперту» рассказал Глеб Кузнецов, руководитель экспертного совета Экспертного института социальных исследований.
— Казалось бы, общее место. И все не устают повторять, что мир вступает во времена трансформации и турбулентности. Но кризис изменил характер процессов и отношение к ним. Раньше позитивно мыслящим людям, особенно бизнесменам высокотехнологичного сектора, всем этим «визионерам и гуру», казалось, что они будут этими трансформациями и изменениями управлять. Но мы видим, что управлять этими изменениями ни у кого не получается. Получается ситуативно на них выигрывать — как рыба-прилипала на акуле. Выгода рыбы-прилипалы совершенно не связана с ее выдающимся стратегическим подходом. Ей просто посчастливилось найти акулу. Завтра эту акулу убьют рыбаки, или она сама умрет, или ее какой-нибудь кракен сожрет. И не будет рыбы-прилипалы, что, опять же, не ее вина.
Все крупные субъекты стратегирования, будь то банки, компании, государства, в 2020 году показали себя вот этой самой рыбой-прилипалой, которая на большом огромном организме движется куда-то, а куда — сама не очень понимает. Хотя гипотезы на эту тему, безусловно, строит.
Мы не знаем, насколько успешно пройдет вакцинная кампания. Мы не знаем, остановит ли вакцинная кампания эпидемию. Мы не знаем число людей, которые умрут в мире от голода в следующем году, хотя ООН строит катастрофические на эту тему прогнозы. Мы не знаем, будут ли новые войны. Мы вообще ничего не знаем.
Зато в 2020 году мы почувствовали темную сторону прогресса. Узнали, что информационные технологии значительно лучше подходят для слежки и контроля, чем для телемедицины и дистанционного образования, а стартапы в области беспилотной техники отлично годятся для убийства людей. Вот это важный урок: все разговоры про аэротакси в Сингапуре — это дело некоего отдаленного будущего, а убивать армянских детей — это коммерчески прибыльное дело сегодняшнего дня. Технический прогресс начинает пугать, теряет позитивный образ.
Какое-то время назад казалось, что прогресс сам по себе решит все проблемы человечества. Но вот выяснилось, что прогресс в биотехнологиях — это сильно преувеличенное явление, если смотреть на выполнение реальных задач, а не инвестпланов корпораций. Уже год все человечество бьется, объединившись в попытке решить проблему. Выясняется, что сделать это невозможно.
— Получили ли мы какие-то знания, приняли ли какие-то решения, чтобы прояснить картину будущего мира?
— Если говорить про уроки, то важно практическое подтверждение тезиса, что вопросы выживания всегда будут подавлять любые другие вопросы. Когда в повестку входят вопросы физического выживания популяции, оказывается востребованной совсем другая оптика и администрирующие практики, чем в условное «мирное время».
Важным событием года у нас стало голосование за внесение изменений в Конституцию. Сколько было копий сломано летом. Практика же показала, что все поправки к Конституции, перенастраивающие дизайн власти, удивительным образом совпадают с духом момента. Эти поправки направлены на укрепление системы в смысле устойчивости, прочности. Они дают системе больше возможности гибко себя проявлять, изменяться, не ломая себя. И если говорить о политических итогах года, то для меня, безусловно, это самый главный момент.
Мы видим, как все страны ЕС принимают законы, которые делегируют исполнительной власти полномочия по изменению огромного круга вещей, от бюджетных до правовых режимов, без консультаций с парламентом и другими институтами. Они к этому пришли осенью. Голосуют за них отнюдь не референдумами, а простым парламентским большинством.
Выясняется, что для кризисных времен принятая в России модель управления с делегированием исполнительным органам власти: президенту, правительству, губернаторам — значительного объема полномочий — это более эффективная, более надежная система, не требующая дополнительного конституционного оформления и перенастроек.
В это время парламенты европейских государств вводят разные формы чрезвычайного положения авансом, то есть на день голосования никаких мер оно в себя не включает, но голосуют буквально за то, что если что-то понадобится, правительство сделает то, что хочет, без всякого согласования с кем бы то ни было. Такое авансовое чрезвычайное положение, плюс ограничительные практики, на порядок превышающие наши в своей строгости (добавлю: и нелепости — вроде требований находиться в своей машине в одиночестве в маске) для европейских правоведов — это ужас, абсурд. И выясняется, что те люди, которые привыкли критиковать всех непохожих на себя за сильную исполнительную власть, готовы своим исполнительным властям в обход любых конституционных норм отдать абсолютно все.
— Помните, у Дюма, бумага, выданная кардиналом Ришелье миледи, гласила: «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства».
— Да, да! Во благо Франции. Вот парламенты всех европейских стран, от Балкан на востоке до Португалии, через Центральную Европу к Северной выдали почти в такой формулировке своим исполнительным органам власти индульгенцию абсолютно на все действия.
— Мы сейчас как раз проводим большое исследование о роли государства сегодня в мире. Некоторые считают, что оно находится в кризисе, но наши эксперты, напротив, пророчат лишь его усиление в обозримом будущем. Как по-вашему? И где в этом тренде находится Россия?
— Что государства будут усиливаться — это абсолютно точно. Государство — это «наше все» момента. Это и ночной сторож, и дневная «скорая помощь». А в промежутке еще и надзиратель обсерватора, и добрая женщина из собеса. Государство как таковое воплощает в себе все надежды и человека (на спасение, на медпомощь), и бизнеса (на поддержку, на заказы, на преференции и протекционизм). Вопрос «удочка или рыба?» выброшен на свалку истории. Всем нужно и то и другое.
И для того, чтобы «дать людям все», государства стали значительно более активными эмитентами денег. Вот этот драматический сдвиг 2020 года — о том, что не надо бояться «количественного смягчения», сама идея которого так пугала в предыдущие кризисы. Логика: а давайте напечатаем деньги и раздадим их банкам. Они на эти деньги купят акции, цена на бумаги не рухнет, как это обычно в кризис бывает, а вырастет. А так называемые инвесторы не заберут деньги из банков (зачем их забирать в такой ситуации), а наоборот, потащат их в какие-то инструменты, кровь по жилам экономики побежит — вот так как-то тяжелые времена и пройдут. С растущей ценой на бумаги и оптимизмом. Верят не все, конечно: мы в результате видим и цену на золото, и на биткойн, — но большинство верит.
И подход работает. Хотя выглядит довольно странным. Как если бы «Титаник» получил пробоину, начал бы тонуть, первый класс забаррикадировался бы у себя, концерты играли, в рулетку резались. Третий класс тоже задраили бы со всех сторон — «карантинировали», а под двери подносы с гуманитарной помощью из первого класса просовывали. Но при этом надо понимать, что если бы все вдруг открылось и началась операция всеобщего спасения, то хаотичные движения людей этот «Титаник» перевернули бы и корабль затонул. А так медленно, с затопленными трюмами, с нищающими сотнями миллионов и обогащающимися сотнями тысяч он, может, и доплывет до берега, где пробоину можно будет заделать.
Как ни выглядит неприятно то, что происходит в мировой экономике, как ни жалко жителей стран третьего мира, видно: мировые элиты вполне уверены, что именно этот метод увеличения неравенства и количественного, и качественного, с одной стороны, а с другой — усиление роли государства как благотворителя вполне может продлить существование капитализма на довольно долгий срок.
У нас по-другому. У нас государство становится сильнее в том смысле, что оно становится более гибким. Сила ведь разная бывает. Опыт делегирования в регионы прав по установлению ограничительных мер абсолютно бесценен для нашей системы в целом.
Потому что у нас как это всегда представлялось? Что вот сидит губернатор где-нибудь в шести часовых поясах от Москвы. Смотрит на телефон. И думает: «Сейчас мне позвонят, и я начну что-то делать». Ведь где-то в Кремле никогда одно окошко не гаснет, потому что там сидит товарищ и думает о стране, в том числе обо мне. А мое дело не думать, а исполнять, когда скажут. А пока не скажут — не исполнять.
Весной сказано было совершенно другое: «Нет, граждане. Страна большая, должны справиться вместе». Не то чтобы сами, потому что помощь везде оказана. И строители, где надо, военные, и военные врачи, и МЧС. И деньги. Всё есть. Но администрировать эту самую помощь можно только на местах. И то, какие меры вы вводите, а какие убираете, — это ваше дело, дело ваших возможностей, адекватности, экспертизы и ответственности. Этот опыт приобретения гибкости без потери силы государства — это, мне кажется, очень важный опыт для России.
— Он, по сути, вынужденно же произошел? Как это оценивать в длительной перспективе?
— Мы не Лихтенштейн и даже не Люксембург, границы которых видны с площадки на башне замка. Для нас делегирование при четком формулировании общих правил, при удерживании общей рамки — это наиболее эффективный путь развития страны. Но мы привыкли к ручному управлению, причем и внизу, и наверху, поэтому долгое время практики делегирования развивались не в том темпе, которого вроде бы на словах хотели. Сейчас появилась возможность придать процессу действенное ускорение, и этой возможностью удачно, на мой взгляд, воспользовались.
Выборы и цифровой контроль
— Как эта гибкость государства может быть проявлена в случае с партийно-политической моделью? В кампанию по выборам в Госдуму 2021 года мы вступаем с консервативным сценарием на фоне глубокого недоверия представительному институту в обществе.
— Это общее место не только у нас. Можно посмотреть на цифры доверия к модели парламентского представительства что в Штатах, что в Европе — везде это от тридцати до пятидесяти процентов. То есть половина населения считает, что депутаты представляют кого угодно, но только не их. Это жизнь, скорбеть по этому поводу бессмысленно.
Ответом на это стала так называемая популистская волна, когда люди, внешне похожие на простого человека, а не на политика «из телевизора», шли смело и выигрывали выборы. Это способствовало известному оживлению системы. И эпоха новой искренности, я думаю, сейчас только усилится, потому что люди, мягко говоря, не очарованы тем, что власти по всему миру делали вследствие кризиса. Часть считает, что меры принимались недостаточные, часть — что избыточные. Недовольна в итоге очень значительная доля населения повсеместно, хотя и по разным причинам. Кроме узкого круга ковид-бенефициаров, которым посчастливилось на кризисе разбогатеть.
Я думаю, что нечто подобное будет и у нас. Не в том смысле, что парламент будет на сто процентов представлен новыми депутатами из новых партий. Безусловно, у старых сильных политических организаций есть очень хороший задел. Это и рейтинги, это и опыт, это и электоральные машины, которые худо-бедно, но работают.
Но есть место для появления при «раскладе на четверых» нового или нескольких новых участников. И в связи с этим мне кажется, что эти выборы способны принести нам сюрпризы.
— Но у нас новые партии появляются «сверху». Не дискредитирует ли это саму идею популизма?
— Разве кто-то сверху заставлял жителей Новосибирска или Томска голосовать за «Новых людей», например? Разве приехал десант из Москвы, чтобы за «Родину» голосовали тамбовцы? Это, я бы сказал, органичная история, происходящая из конкретной политической ситуации конкретного региона, «от корней». Другое дело, что новым политическим партиям предстоит научиться масштабировать свои локальные успехи на всю страну, и этот путь розами усыпан, безусловно, не будет.
— Что вы думаете о перспективах протестной волны в России в наступающем году? С одной стороны, есть новая американская администрация, не дружественная России, а есть исследования, которые показывают, что все больше россиян считают уличные выступления нормальным выражением своих мыслей. Мне очень нравится это выражение: «нормализация протеста».
— К протестам надо относиться более спокойно, что ли. Сколько говорили, что от Хабаровска придут какие-то особые риски для системы. Но нет. У нас с первого украинского майдана принята гиперобеспокоенность любыми протестными акциями как потенциальным источником нашего майдана. Все время часть политического класса ждала, искала и во всем видела этот майдан.
Но при этом не все осознают простую вещь. По-настоящему политически устойчивая система, с одной стороны, естественным образом провоцирует протесты против себя. А с другой стороны, она же их и гасит. Протест — это как балласт на корабле. Это чугунные чушки, которые сами не плавают, но которые нужны для устойчивости. Людям часто надо дать выкричаться, людям надо дать проявить себя в том числе в так называемой неконструктивной повестке. Люди имеют право на выражение недовольства.
Другое дело, что нельзя, чтобы это переходило в какие-то незаконные форматы. Как в смысле организации — иностранное финансирование, лагеря подготовки актива, создание «боевых групп», так и в смысле реализации — палатки, давление на власть, провокации. Для этого и нужны правоохранители. Хабаровск, Шиханы, экологические протесты в Шиесе, до этого в Подмосковье… Какое зло они причинили системе? Да, рейтингу отдельного политика, да и то временно, — возможно. Но в целом система показала, что она, во-первых, не глупа. Во-вторых, готова слышать и слушать граждан. А в-третьих, умеет работать не только в позитивной, не только в своей повестке, но и в повестке чужой. И рейтинги на решении проблем росли у многих политиков, самых на первый взгляд пострадавших.
— Недавно вы написали, что одним из выводов последнего времени можно считать тот факт, что неравенство закрепляется технологически. Мы же в России продолжаем ставить на цифровизацию, а в минувшем году еще и показали, как государство может устраивать тотальный цифровой контроль. Не ведет ли это к разным картинам мира у элиты и населения?
— Нужно разделять инструменты и цели. Сама по себе цифровизация не может быть целью. Она может быть только инструментом. Вопрос в национальных целях. Технический прогресс для нас — это что? Это система «Социальный мониторинг» или это, например, развитие сельского хозяйства в тех местах, где раньше сельское хозяйство развивать было невозможно? Или сохранение природы, контроль за состоянием лесов, полей и рек. Или чистая энергетика. Или космическая программа. Или развитие инфраструктуры и выравнивание качества жизни за счет цифрового доступа к здравоохранению, образованию, госуслугам.
Вернемся в наше детство. Для нас прогресс — это был космос. Это Стругацкие — «Путь на Амальтею». Кто-нибудь нам сказал, что в наши «за сорок» прогресс — это чтобы начальство за нами по телефону следило? Мы бы этого просто не поняли и посмеялись. Не над телефоном, а над самой мыслью о том, что технический прогресс и великие мечты человечества сводятся к элементарному контролю.
Вопрос, повторюсь, в целях. И вот именно о новых целях и должен быть тот самый новый, назови это как угодно, социальный контракт, общественный договор внутри каждой страны, а потом уже какие-то межгосударственные, наднациональные вещи. Технический прогресс не может быть целью, как и «прибыль инвесторов», — это инструменты и побочные последствия чего-то более масштабного.
Если мы говорим о том, что мы хотим, чтобы человеку стало лучше жить, чтобы у него высвободилось больше времени на себя, на семью, на творчество, то тогда мы должны говорить, что мы увеличиваем производительность труда, выходим на четырехдневную рабочую неделю, работаем над созданием системы эффективной удаленной работы. При этом придумываем инструменты и траектории развития для каждого человека. Создаем систему поощрения этого самого развития через геймификацию всего и вся. И такой прекрасный пожизненный пионерлагерь для всех создаем в стиле, действительно, Стругацких, в логике «Мира Полудня».
А если нам нужно четырехдневную рабочую неделю, чтобы прибыль капиталистов стала больше за счет экономии на оплате труда, или если нам нужны беспилотники, чтобы бомбить врагов, а 5G — чтобы как можно больше людей выставить на улицу, опять же максимизируя прибыль корпораций через роботизацию, — у нас другая система и другая иерархия национальных целей. И надо понимать, что освободившиеся в связи с эмансипацией всех жизненно важных отраслей экономики от человека граждане вполне окажутся способны с этим всем не согласиться, если будут при этом ощутимо беднеть. И в руках у них вполне достаточно инструментов и исторического опыта, чтобы камерой в смартфоне мы их не удержали.
Когда мы говорим об эффективности, а так или иначе все разговоры о прогрессе связаны с ней, давайте держать в голове еще одну рамку: «Эффективность не чего, а эффективность для чего?»
Вот все говорят: «Китай, Китай!» Если брать пандемию, китайские методы сдерживания и то, что даже физически реализуемо в других странах, — это совершенно небо и земля. Некоторые говорят: давайте сделаем, как в Китае. Всем отвечаю: «Ну о’кей. Ну ты можешь в городе Мытищи сделать, как в Китае?» Но при этом, чтобы администрировать «мини-Ухань» в Мытищах, придется согнать полицию и нацгвардию со всей области, по крайней мере.
Вопрос не в том, можно или нельзя построить цифровой тоталитаризм или авторитаризм, а в том, что его администрирование может оказаться бессмысленным и дорогим по сравнению с другими методами управления.
— Но Китай показывает, что он все-таки движется в сторону администрирования.
— Китай может. А Бразилия, например, не может. И Великобритания не может, США не могут. И никто не может. Вопрос пути Китая заключается не в том, что он правильный или неправильный, а в том, что путь этот реализуем только в Китае. И то же самое касается многих других любимых прогрессивных примеров. То, что хорошо в Сингапуре, не очень реализуемо в городе Могочи в Забайкалье. Я бы предостерег энтузиастов от попыток не просто копирования, а даже постановки задачи копирования тех или иных сколь угодно милых их сердцу, но чужих для нас практик. Слишком большая, сложная и разнообразная страна у нас.
Фото: Олег Сердечников
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl