Чтение выходного дня: новый роман лауреата Букера Джулиана Барнса о жизни Самуэля Поцци — гениального гинеколога и невыносимого бабника
В середине июня в издательстве «Иностранка» выходит новый роман Джулиана Барнса «Портрет мужчины в красном» в переводе Елены Петровой. Это увлекательный рассказ о жизни гениального парижского гинеколога и невыносимого бабника Самуэля Поцци — именно его портрет написал знаменитый художник Джон Сингер Сарджент. Через его путешествия Барнс погружает читателя в атмосферу «Прекрасной эпохи» конца 19 и начала 20 века, наблюдаем за отношениями французской и британской культур, кружимся в вихре литературы и живописи, смакуем тонко подмеченные детали. Очень плотный текст, сухой стиль и английский юмор — здесь есть все то, что мы так ждем от книг автора «Попугая Флобера». Esquire публикует фрагмент, где речь идет о романе Гюисманса, величии Британии, и черепахе с панцирем, инкрустированным драгоценными камнями.
«Цветы в Фашоде!» Королева Виктория считала, что французы «неисправимы как нация, хотя и обаятельны каждый в отдельности». Неисправимость, на английский взгляд, отчасти коренилась в политической нестабильности Франции. Примерно раз в столетие порты Ла-Манша захлестывала очередная волна гонимых: ими становились гугеноты, изгои революции, коммунары, анархисты. Четверо правителей один за другим (Людовик XVIII, Карл X, Луи-Филипп и Наполеон III) нашли убежище в Британии, равно как и Вольтер, Прево, Шатобриан, Гизо и Виктор Гюго. Оказавшись под подозрением (различного рода), Моне, Писсарро, Рембо, Верлен и Золя — все устремлялись в Англию. Политический трафик в обратном направлении был куда менее интенсивным: после Стюартов единственными заметными персонами, бежавшими во Францию, были Джон Уилкс и Том Пейн. Такой дисбаланс, естественно, подпитывал самодовольство британцев по поводу их исторических и политических свобод. В основном бритты перебирались во Францию для того, чтобы избежать скандала (и продолжить свой скандальный образ жизни): там находили прибежище высокопоставленные банкроты, двоеженцы, шулеры и гомоэротоманы. К нам сюда присылали свергнутых лидеров и опасных бунтарей; мы отправляли туда нашу чванливую шушеру. Другую причину переселения на континент обозначил художник Уолтер Сикерт в письме из Дьеппа, датированном 1900 годом. «Жизнь здесь чертовски здоровая, все дешево — хоть куда». («Хоть куда» использовано в данном случае для выражения оценки, а не локуса.)
В своем стихотворении «Франция» Киплинг писал, что эта страна «за новою Правдой первой шла и старой была верна». И грузу старых фантазий — тоже. Когда в середине XVIII столетия британцы впервые одержали геополитический верх над французами, герцог де Шуазёль, премьер-министр Франции, признал, что это «уму непостижимо». А затем (уже в 1767 году) добавил: «Кто-то мог бы ответить, что это факт; я бы вынужден был согласиться; но поскольку такое невозможно, я буду и впредь надеяться, что все непостижимое — преходяще». Такая логика — больше похожая на заклинание, ничем не подтвержденная, но с легкостью при знающая свои внутренние противоречия — никогда не родилась бы в уме британского государственного деятеля. Но без малого два века спустя она снова тут как тут — генерал де Голль заявляет: «Франция должна и впредь вести себя как великая держава — именно потому, что ныне она сдала свои позиции». Британские политики тоже не чужды заблуждений по поводу того, что их страна более