Повесть о настоящем маленьком человеке
Гуманизм по Чарльзу Спенсеру Чаплину
Сергей Эйзенштейн в своем эссе о Чарли Чаплине писал, что жизневосприятие гениального коллеги ему гораздо интереснее его мировоззрения, поясняя это тем, что в произведениях Чаплина не столько важны режиссура, трюки или техника комического, сколько взгляд на вещи, абсолютно лишенный морально-этической оценки. Эйзенштейн справедливо полагал, что таким взглядом могут обладать только дети, для которых практически любое явление, включая смерть, «безобидно». К детскому взгляду стремились многие отцы-основатели модернизма. Взять хотя бы Пикассо, с которым Чаплин был близок, они оба, хоть и в разной степени, симпатизировали коммунистам. Ребенку почти все смешно, ведь его восприятие не опосредовано суждением. Когда ребенок смеется над действительно смешным — это заразительно. Когда ребенок смеется над чем‑то трогательным или грустным, его смех примиряет с действительностью. Но когда ребенок смеется над чем‑то ужасным, этот смех пугает. Анализируя кинематограф Чаплина, Эйзенштейн не имел возможности сравнить экранный образ с оригиналом. С Чаплином они встречались эпизодически, а разницу между своим жизневосприятием и мировоззрением Чаплин изложил в мемуарах лишь в 1964 году, подробно объяснив, есть ли в искусстве место пропаганде добра и борьбе за справедливость, кого стоит жалеть и кого на самом деле жалко ему самому. Перечитав «Историю моей жизни», можно убедиться, что человек, скрывавшийся за легендой, и в делах, и в словах, и, главное, в своем творчестве был удивительным образом очень последователен.
Чарльз Спенсер Чаплин считал, что жизнь есть череда нелепых случайностей, а значит, все закончится либо хорошо, либо очень плохо. Причем шансов на трагический финал у «regular Joe» неизмеримо больше. Его автобиография, написанная в шестидесятых, когда он практически удалился от дел и от людей — в поместье с головокружительным видом на озеро Леман, предварена обманчиво лиричным эпилогом, живописующим другие виды — Лондона последней четверти XIX века: мост Ватерлоо в тумане, дорога Кеннингтон на закате, пабы для благородных дам и господ вроде «Белой лошади» и «Корсара»… и крохотная комнатка, в которой он однажды застал свою мать уставившейся в окно, словно в глухую стену.
— Почему ты не пойдешь к соседям, здесь для тебя ничего нет,— сказала она, не поворачивая головы.
В этот момент,— сообщает Чаплин,— я, шестилетний, понял, что скоро произойдет нечто ужасное, что мы во власти случая — и этот случай несчастный. До превратившихся в знаменитую цитату слов о том, что каждый заслужил тот вид из окна, что имеет,— по сути, парафраза коммунистического лозунга о потребностях и способностях,— оставалось чуть больше полувека: две мировые войны, четыре брака, три «Оскара».
Какой именно вид заслужил он сам — устрашающий на обезумевшую мать, проведшую затем годы в психиатрических лечебницах, или умиротворяющий на альпийские красоты? Псевдофилософский вопрос, который Чаплин избегал себе задавать, полагая справедливость самым безнадежным предприятием на свете. Несправедливо может быть устроено общество, а жизнь несправедлива по умолчанию — хотя бы потому, что дается один раз и не навсегда.