Науки творчества
Анна Толстова о внезапном расцвете сайенс-арта в России
Минувшее лето стало сезоном институционального триумфа российского art & science. Возможно, в сегодняшней России наука станет более надежным прикрытием для современного искусства, чем она была для авангарда в СССР.
Двадцать лет назад тем, что по-русски только начинало называться загадочным англицизмом «сайенс-арт», систематически занимались в одном и, что характерно, самом западном городе России. А именно — в Калининграде, точнее — в калининградском филиале Государственного центра современного искусства, сотрудник которого, художник, поэт и инженер по первому образованию Дмитрий Булатов, не столько практиковал, сколько теоретизировал и пропагандировал сайенс-арт: издавал антологии, сочинял научно-поэтические статьи-манифесты, выступал с лекциями и курировал выставки, сколотив небольшую партию энтузиастов этого странного дела. Дело утопического и прожектерского по своей природе сайенс-арта представлялось тогда совершенно невозможным в России, даром что кое-кто из отечественных художников давно публиковался в престижном журнале Leonardo, выходящем в MIT Press, издательстве Массачусетского технологического института, участвовал в таком важном интернациональном форуме искусства новых медиа, как фестиваль Ars Electronica в Линце, или попадал в поле зрения самого Петера Вайбеля, директора ZKM, Центра искусства и медиатехнологий в Карлсруэ. Просто представить себе, что в стране, где ни фундаментальная наука, ни тем более современное искусство не являются национальными приоритетами, художник может работать в лаборатории вместе со специалистами в области генной инженерии, нейробиологии растений или робототехники, чтобы вырастить белого кролика, светящегося в темноте зеленым светом, прочитать мысли комнатного цветка или научить роботов танцевать, было трудно. Казалось, что такая креативная вольница может осуществиться институционально лишь в том прекрасном и яростном мире, где за наукой стоят большие деньги, связанные со свободно-рыночной конкуренцией в сфере высоких технологий и чуткой к их достижениям инновационной промышленности. Исключения лишь подтверждали правило: фонд Дмитрия Зимина «Династия», чуть ли не единственный из тех, кто был готов поддерживать сайенс-артовские проекты в России, попал в список «иностранных агентов» еще в 2015 году и объявил о самоликвидации; немногочисленные звезды российского сайенс-арта поколения тридцати-сорокалетних, екатеринбургская группа «Куда бегут собаки» или москвич Дмитрий ::vtol:: Морозов, те, кто на бывшем Западе сразу стали бы резидентами разнообразных MIT и имели бы возможность работать на другом технологическом уровне, продолжали очаровывать международную сцену поэтикой DIY-самоделкинства и остроумного партизанинга.
Тем не менее в течение последнего десятилетия ситуация понемногу менялась: art & science оказался явным объектом желания технопарков, технополисов, инновационных центров и прочих наукоградов; о союзе науки и искусства заговорили даже в музеях-мастодонтах вроде Эрмитажа, количество художественных выставок с научно-технологической составляющей выросло в геометрической прогрессии, а один из «Выставочных залов Москвы» поручили курировать ветеранам отечественного медийного искусства Аристарху Чернышеву и Алексею Шульгину, и он превратился в «Электромузей в Ростокино», опытную площадку для медиа- и саунд-арта; одна за другой возникли магистерские программы по научному и технологическому искусству — в университетах Петербурга, Томска, Владивостока. Правда, радость по поводу прогресса сайенс-арта несколько омрачало смутное ощущение, что такое бурление инициатив снизу и сверху может быть вызвано не столько запросами новой медийной реальности, сколько известным оживлением оборонного заказа, а вместе с ним