Аристократка и кастрат
Почему знаменитый итальянский певец XVIII века прописался в пушкинской Москве, а его блистательная русская ученица ее покинула
Он был важной оперной знаменитостью, выступал в главных театрах Европы, закончив карьеру, обосновался в России, был тут любимцем знати, удостоился упоминания в стихотворении Пушкина — и оказался вовсе забыт. Сергей Ходнев собрал по крупицам биографию жившего в Москве итальянского эмигранта Пьетро Мускьетти.
В шуточном совместном сочинении Пушкина и Вяземского «Надо помянуть, непременно помянуть надо...» есть один интригующий персонаж: «Надобно помянуть (особенно тебе) Арндта, // Да англичанина Warnta // Известного механика Мокдуано, // Москетти, московского сопрано // И всех тех, которые напиваются рано». Бог весть, кто такие Warnt и Мокдуано, комментаторы до них, кажется, не добрались, другое дело строчка про Москетти, за нее цепляется глаз. Сопрано, но персона мужского пола: кастрат, что ли? Но почему же московский? Упоминание беглое, естественно, не всерьез (а потому «сопрано» зарифмовано с «напиваются рано»), и все равно есть ощущение, что имеется в виду фигура вполне конкретная и известная, а не условная, как появляющиеся чуть ниже «господа Чулков, Носков, Башмаков, Сапожков». И действительно.
В алфавитном указателе соответствующего тома «сталинского» ПСС Пушкина сообщается, что «Москетти, московский сопрано» (сопрано, товарищи! сопрано!) соответствующего стихотворения — это «Мускетти, тенор». Точка.
Примерно в то же время вышла книга Александра Глумова «Музыкальный мир Пушкина» («всю полноту напевности русской песни запечатлел и развил Пушкин в своем музыкальнейшем стихе» и т. п.— примерно такой там музыкальный мир), и вот в ней по другому поводу мимолетно сообщается: да, был такой Мускетти. Известный вокальный педагог, кастрат. Далее: в знаменитых своих «Очерках по истории музыки в России с древнейших времён до конца XVIII века» Николай Финдейзен, кажется, один раз упоминает, говоря о 1790-х, что в Москве наряду со многими другими артистами выступал тогда еще и певец по фамилии Мускетти. А в другом месте поминает «московского композитора Пьетро Мускетти, выпустившего в 1797 г. какие-то "6 арий с аккомпанированием для фортепиано, цена 5 руб."». В сущности, это все.
Можно этими отрывистыми сведениями и удовлетвориться — ну один из колонии иноземцев, обитавших в павловской и александровской Москве, мало ли их было. Лузер, наверное: нет чтобы устроиться на пенсии хотя бы в Петербурге. Конечно, итальянский вокальный педагог, да еще и кастрат,— это немножко выбивается из наших обычных представлений о круге московских иностранцев (парикмахеры, гувернеры, повара, модистки, рестораторы...), но не слишком: были же и французы-танцмейстеры. А тут итальянец — учитель пения, немножко, судя по всему, сочинявший для дополнительного заработка,— удивляться нечему, но и интересоваться как будто бы нечем.
При этом в нашем распоряжении все-таки есть источник, где о биографии «московского сопрано» говорится не вскользь — и говорится куда как торжественнее: «Он был некогда певец, прославленный в Италии и Франции, один из числа первых знаменитостей своего времени по части вокальной музыки, товарищ Бабини, Луиджи Маркези и Пакиаротти». Как поет в «Пиковой даме» Графиня, «какие имена!»: действительно цвет итальянской оперы последней четверти XVIII века. Источник этот — статья 1850 года, которую театральный критик Федор Кони написал на смерть певца Ивана Рупини (Рупина): тот был учеником Мускетти. Кони пишет уверенно, но, очевидно, со слов Рупини — и как знать, не приукрашено ли тут чего-нибудь.
Но здесь, с появлением подробностей, мы как раз таки оказываемся наконец на более или менее твердой почве. Можно же проверить, певал ли вместе с тенором Маттео Бабини, красавцем-сопранистом Луиджи Маркези и еще одним знаменитым кастратом Гаспаре Паккьяротти кто-нибудь по фамилии Мускетти (и, предположительно, по имени Пьетро).
И вы знаете, в самом деле пел. По счастью, в зрелом XVIII веке к сколько-нибудь солидным оперным премьерам печатали «книжечки», libretti, где помимо либретто как такового публиковались имена исполнителей,— этот-то массив хорошо сохранился, куда лучше, увы, чем сами партитуры. И «синьор Пьетро Мускьетти» (il Signor Pietro Muschietti) в одних составах с прочими славными синьорами легко находится на страницах этих «программок».
1778 год, Неаполь, опера Йозефа Мысливечека «Олимпиада»: Ликид (главная мужская партия!) — Мускьетти, Мегакл — Маркези. 1784 год, снова Неаполь, опера Карло Монцы «Эней в Карфагене»: Эней (опять главная роль) — Мускьетти, Сергест — Бабини. 1785 год, Ези, оратория Гаэтано Андреоцци «Исаак, прообраз Искупителя»: Исаак — Паккьяротти, Сара — Мускьетти.
Словом, да, «один из числа первых знаменитостей своего времени». Пел в операх прекрасных и почитаемых в то время композиторов: Иоганн Кристиан Бах, Висенте Мартин-и-Солер, тот же Мысливечек. Работал в театрах чуть ли не всей Италии, получил престижную оплачиваемую должность в Турине (финансовые ведомости тоже сохранились), при дворе сардинского короля, совсем не последнем в Европе. Концертировал в самых разных странах, а закончил карьеру в 1790-е в Берлине (откуда был, видимо, выслан из-за подозрений в недостаточной благонадежности — все очень боялись Французской революции). Интереснее всего два момента: во-первых, в 1776 году Мускьетти пел в Венеции, на сцене театра Сан-Бенедетто, в опере «Креонт», написанной Дмитрием Бортнянским,— тут в биографию нашего героя впервые входит русская тема.
Во-вторых, если не самым первым, так вторым композитором в его оперной карьере был вовсе даже Моцарт. В 1770-м Мускьетти досталась партия в «Митридате, царе Понтийском», которого впервые исполнили именно тогда в миланском Ла Скала,— Арбат, правитель города Нимфея, что в нынешнем Крыму.
Даты жизни Мускьетти — к сожалению, загадка. Мне удалось найти только в «Азбучном указателе имен русских деятелей для "Русского биографического словаря"» (а это уже 1880-е) лапидарное упоминание «профессора музыки» по имени «Пьетро Москитти», умершего в 1818 году,— зыбко, но может быть. В конце концов, даже в Италии фамилию певца иногда писали по-разному, то как Мускетти, то как Москьетти. В 1770 году, кстати сказать, юного сопраниста по фамилии Москетти с восторгом слушал в Брешии великий музыкальный бытописатель Чарльз Бёрни, посуливший певцу славное будущее — и записавший, что ему «не более 14 или 15 лет». Теоретически это может быть зацепкой: кастраты дебютировали обычно довольно рано, 15 лет для первой сценической работы по тогдашним меркам — совсем не диковинка. В середине прошлого столетия Роберт-Алоиз Мозер, составляя свои монументальные «Анналы музыки и музыкантов в России XVIII века», вооружился именно этими соображениями и, набрасывая биографию будущего «московского сопрано», черпал сведения в итальянских заметках Бёрни. Проблема, однако, в том, что у Бёрни юного певца зовут Карло, а не Пьетро.
Портретов не сохранилось тоже — и вот это для знаменитости такого калибра довольно удивительно. Только пара словесных описаний уже московской поры: упомянутый Кони выводит человека «с выразительной южной физиономией и быстрыми, нетерпеливыми движениями, свидетельствующими о волканическом свойстве его натуры» — несколько шаблонно, но он и не очевидец. Степан Жихарев в своих дневниках 1805 года, описывая обед в обществе Мускьетти, выражается более непринужденно: «рослый и тучный bon vivant и gourme».
Почему, «спав с голоса», он отправился именно в Россию — тут можно строить предположения: может, вспомнил Венецию 1776 года и общение с юным Бортнянским, пансионером щедрой русской царицы. Может, последовал примеру Мартина-и-Солера, композитора, которого та же царица на пике его карьеры, в 1788-м, пригласила в Петербург, и он там так и жил до своей смерти в 1806 году. Вот Москва — выбор действительно не совсем очевидный, но явно просчитанный. Знать и художественные круги Первопрестольной его любили и баловали, преподавательская метода Мускьетти очень ценилась. В общем, старость не то чтобы очень заметная, но приятная.
И хотя за уроки он брал немало (25 руб.— ассигнациями, правда), недостатка в учениках — а особенно в ученицах — не было. Он воспитал многих профессионалов оперной сцены, но их именами сейчас уже трудно кого-либо впечатлить. Другое дело — певицы-любительницы. Самой сиятельной ученицей Мускьетти была Зинаида Волконская, урожденная княжна Белосельская-Белозерская,— да-да, именно та княгиня Волконская, пушкинская «царица муз и красоты».
Разносторонняя образованность, солиднейшее положение, яркий характер, смелая (говоря мягко) личная жизнь, светские таланты — это еще не все о ней. Волконская, очевидно, действительно была способной оперной артисткой, хотя широкому кругу меломанов судить об этом было затруднительно. Выступления Волконской-певицы были либо домашними, либо, как сказали бы сейчас, «эксклюзивными», для специального круга приглашенных. Скажем, она бестрепетно украшала собой культурную программу и Венского конгресса, и «саммита» Священного союза в Вероне, причем слушателей в монархах и их сановниках нашла вполне благодарных.
Но у нее, подруги Александра I, совершенно не сложились отношения с его преемником. Поэтому в 1829-м, после того как она с демонстративной пышностью принимала у себя жен декабристов — Екатерину Трубецкую и Марию Волконскую, свою невестку,— уезжавших к мужьям в Сибирь, Зинаида Волконская сочла за лучшее Россию покинуть. И прежде жила здесь не очень подолгу, но тут уехала насовсем — в Рим. Приняла католичество, жила в палаццо Поли, том самом, фасад которого служит фоном фонтану Треви, купила и преобразила виллу на Эсквилине, где она принимала дипломатическо-литературно-художественный свет и где Гоголь обдумывал «Мертвые души».
Ее учитель Мускьетти перебрался из Италии в Россию — ну а она перебралась из России в Италию. Так невольным, но красноречивым образом сошлись в биографиях учителя и его учеников две эпохи. Одна — время глобальных катастроф и перемен, когда вообще происходят миграции самые удивительные — и как-то так получается, что благополучной гаванью хотя бы на время оказывается именно Россия. Когда король Людовик XVIII живет в русской Курляндии (1798–1801, 1804–1807), когда целый армейский корпус принца Конде расквартирован в Волынской губернии (1798–1799), когда родной брат кровопийцы Марата оказывается под именем де Будри одним из первых преподавателей царскосельского Лицея. И вторая — николаевское время, когда все более частыми становятся не приезды, а перманентные отъезды по идейным, политическим или религиозным соображениям.
И вот на стык между двумя этими эпохами пришелся блаженный закат Пьетро Мускьетти, наследника беззаботного XVIII века, человека, который в юности пел у Моцарта, а в старости учил московских барышень. Как не помянуть? Непременно помянуть надо.
В логотипе: «Урок пения для барышень». Неизвестный художник, XIX век
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl