Тени прошлого: как исторические травмы семьи заставляет нас выбирать худшую жизнь
Суета и стресс современного мира редко оставляют время на размышления о психологическом комфорте и необходимости перемен. Психолог и гештальт-терапевт Илья Латыпов в книге «Один на один с жизнью» приглашает отправиться в путешествие самопознания, чтобы столкнуться с экзистенциальными вызовами, разобраться в эмоциональных реакциях и их последствиях. С разрешения издательства «Альпина Паблишер» Forbes Life публикует главу из книги об исторической памяти, оставившей травмы и неизгладимые отпечатки на нескольких поколениях россиян.
Но не только страх перед «завистью богов» и «сглазом» вызывает ощущение враждебности мира, жаждущего отобрать у нас все хорошее. Это может быть опыт наших предков, которые, выживая в суровых условиях, устанавливали свои правила жизни. Когда-то эти правила помогали им выжить и поэтому были переданы следующим поколениям.
Много лет назад, когда я еще писал дипломную работу по психологии, я использовал метод генограмм. Генограмма — это восстановление родового древа семьи (по документам или семейным преданиям), на котором отмечаются не только даты жизни и смерти, но и некоторые важные факты, касающиеся той или иной личности: заболевания, личностные особенности, важные события из жизни и др. Размышляя над этим родовым древом, пытаешься вместе с членами семей осмыслить то, как история нашей страны преломилась в «психическом поле» отцовского или материнского рода. И слова «война», «репрессии», «депортация народов» обретают новый смысл в контексте личных историй. Люди, привычный уклад жизни которых был разрушен какими-то непредсказуемыми хаотичными силами, начинали воспринимать окружающий мир как враждебный. «В любую минуту может произойти что-то плохое, и необходимо быть готовыми к этому». Естественно, что при таком отношении к жизни нет желания ее постоянно улучшать, заботиться о благоустройстве. Главное — иметь под рукой все самое необходимое и быть начеку.
Семейные истории, рассказанные мне людьми во время работы с генограммами, часто были полны трагедий и ужаса. Даже в истории моей семьи, как по линии отца, так и по линии матери, есть немало белых пятен. Но есть и интересные подробности: раскулаченный прадед, родственники, жившие на оккупированных территориях, странный факт из биографии деда — до начала «раскулачивания» он был крестьянином-середняком, проживавшим в Татарской АССР, а через два года вдруг оказался в Ленинградской области вместе с отцом, оба инженеры-электрики безо всякой связи с прежним родом занятий (в своей краткой автобиографии дед эту перемену никак не объясняет). А в 1941 году прадед с прабабкой погибли под бомбежкой.
Таких историй о погибших на войне, раскулаченных, репрессированных, сосланных огромное количество. К сожалению, о многих из них нельзя было говорить вслух («враги народа»), нельзя было требовать их реабилитации, справедливости по отношению к тем, кто попал под жернова XX века. В итоге о многих членах семьи не говорили или замалчивали факты их биографии, их трагедии не обсуждались. Семейное горе консервировалось и рождало убеждение, что всегда нужно быть готовым к новым испытаниям, что в жизни нет места счастью.
Многие молодые российские корейцы, с которыми я беседовал на Дальнем Востоке, испытывают иррациональный, на первый взгляд, страх, что все внезапно изменится к худшему. Их родители-корейцы жили с постоянным страхом внутри и поэтому заставляли своих детей осваивать рабочие профессии или другие, которые «помогут выжить везде». Корейцы в сталинскую эпоху были массово депортированы с Дальнего Востока в Казахстан и Среднюю Азию. Беда обрушилась внезапно, как ураган. И даже те, кто вернулся годы спустя, помнили: не стоит слишком расслабляться на этой земле. Психология выживания вместо психологии развития и жизни. Можно ли их в этом винить?