Стоп, снято!
Режиссер Олег Трофим рассказал о причинах всеобщей любви к хулиганам, взаимоотношениях коммерческого и авторского кино, а также необходимости выходить из зоны комфорта.
Антон Ширяев: Наш новый номер посвящен хулиганству. Почему образ хулигана, плохого парня так привлекателен и в музыке, и в кино?
Олег Трофим: Я считаю, что хулиганов любят за смелость: за смелость нарушать правила, за смелость поступать как хочется, даже если потом придется жалеть об этих поступках. Людям часто не хватает энергии, чтобы рискнуть. Хулиганство – это всегда риск, который оправдан либо беспечностью, либо смелостью. И то, и другое – ценные качества, которых взрослым людям порой очень не хватает.
Антон: Кстати, о смелости. Ваш имидж за последние лет 5–6 стал гораздо более смелым и ярким…
Олег: Вы про колечко в носу? (Смеется.)
Антон: Ну, не только. Шляпы, например. Появилась какая-то внутренняя смелость или что-то изменилось в мироощущении?
Олег: Сложно сказать. Я не старею, конечно, я еще молод, мне 35 лет, но объективно становлюсь старше, а хотелось бы молодеть. И здесь в ход уже идет все: и шляпа, и сережка. Но, может, это идет и от внутренней свободы. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы самовыражаться, но в какой-то момент мой стиль и образ стали для меня еще одной площадкой, где я могу как-то творчески исследовать себя в публичном поле. При этом среди моих коллег есть те, кто делает это куда ярче. Вот Феликс Умаров – икона стиля! У меня достаточно простой и скромный гардероб… Вы знаете, я первый раз в жизни говорю с кем-то об одежде. (Смеется.)
Антон: В 1990-е вы жили в маленьком городе на Севере, где, в общем, все было тихо и спокойно. Потом приехали учиться в Санкт-Петербург – большой город, который раньше считался бандитским. Почувствовали, что это большой, жесткий город, мегаполис?
Олег: Да. Буквально в первую же неделю после приезда (я жил у тети на Пионерской) я впервые в жизни убегал от скинов. Мне раньше не приходилось убегать от людей, которые хотят тебя зачем-то убить, а тут вот пришлось. Но в целом меня больше поразили расстояния, которые невозможно преодолеть пешком, – город показался мне огромным. До этого всю жизнь мы ходили ногами, и все было рядом.
Ну и, конечно, культура: музыка, театр – все, чего в моем любимом, но маленьком городе не было. Первые концерты, первые спектакли, причем это были постановки не академического толка, а авангардные вроде театра DEREVO Антона Адасинского. В общем, культура нахлынула, и было ощущение того, что я оказался на большой воде.
Антон: Это было ощущение свободы или все-таки большой город давил?
Олег: Нет, ощущения давления не было, напротив: для меня это был глоток воздуха. Плюс у нас собралась прекрасная компания. В общежитии нас на этаже – двадцать человек, в корпусе – двести, и все приехали из разных городов: кто из Барнаула, кто из Новосибирска, кто из Красноярска, кто из Ростова, я – из Нарьян-Мара. И вот мы все оказались перед лицом большого города, все влюбленные, все с каким-то бесконечным желанием жить. Было ощущение, что мы взлетаем куда-то.
Антон: Ваша мама до сих пор живет в Нарьян-Маре? Часто туда ездите? Вы там заряжаетесь энергией, или это, наоборот, возможность замедлиться и очистить голову?
Олег: И то, и другое, и третье. Я думаю, что связь с родиной нас обогащает – в том или ином смысле. Взаимоотношения с родиной – они не сиюминутные. Моя улица, на которой я прожил 16 лет, – воспоминания о детстве сформировались там. Однажды, приехав туда, я обнаружил, что моей улицы просто нет, ее разровняли бульдозером. Все эти домики, которые геологи строили своими руками, снесли. Остались только две двухэтажки: в которой живет мама и соседняя. Вся улица превратилась в огромный пустырь. Только по торчащим из песка лиственницам можно было разобраться: здесь жил мой друг Сашка Комаров, а здесь мы в футбол гоняли. Потом там выросли какие-то бессмысленные кирпичные пятиэтажки. Я вдруг что-то понял о смерти, о том, что такое отпускать, терять что-то большее, чем ты сам. По-настоящему терять, навсегда.