От постмодернистской насмешки до университетской программы: какой путь преодолел комикс в России?
Редакция «Правил жизни» продолжает погружаться в мир графических романов (и во все, что с ними связано). Сегодня расскажем о становлении жанра комикса в России вместе с историком Алексеем Павловским.
Блокада Ленинграда и ГУЛАГ, инвалидность и первый секс, детство в суровые 1990-е и бессмертная классика от Пушкина до Пелевина — читая русские комиксы в 2023 году, забываешь, что еще недавно все ограничивалось переводным Дональдом Даком и Микки-Маусом. Если вы пропустили последние тридцать лет российского комикса, для вас есть новость: он наконец-то вырос в большое искусство. И главная причина этому — память.
Историческая и индивидуальная память — это то, что вообще вывело мировой комикс «в люди». Валоризировало его. Заставило говорить как о большой и сложной литературе. В 1992 году графический роман «Маус» Арта Шпигельмана получил Пулицеровскую премию, а для этого всего-то стоило нарисовать холокост как трагедию антропоморфных мышей в концлагерном Диснейленде и приправить все рассуждениями одухотворенного потомка-невротика о травме предков перед психоаналитиком. Скандальность — оборотная сторона сакральности, и комикс с его вековой репутацией развратно-кровавого жанра для «подростков-дегенератов» (сам Корней Иванович Чуковский, автор «Мухи-цокотухи», писал в 1950-е годы, что Бэтмен — «фашист»!) наконец-то понял, как получить место под солнцем.
Память — сакральна. Комикс — скандален. Им было что подарить друг другу.
Так было и в России. И в девяностые, и в нулевые. Но российские авторы, Шпигельмана читавшие, поняли все своеобразно: дело, дескать, в мышах, а не в ужасе мирового масштаба. Так история стала постмодернистским стебом. В 1990-е годы художники рисовали комиксы про Чернобыль и советских граждан, превращающихся в радиоактивных людоедов-мутантов. В 2000-е — комиксы «Сталин против Гитлера» и мангу про мертвых пионеров, рубящих головы тевтонским рыцарям-нацистам в потустороннем пространстве Великой Отечественной войны и Ледового побоища. В 2010-е годы в качестве кульминации этого затянувшегося анекдота православный супергерой Инок мысленно перемещался между эпохами (крестил Русь, бил Наполеона, воевал под Сталинградом), находясь в больнице в состоянии галлюцинаторно-коматозного делирия (это не шутка).
Легко догадаться, что никто эти комиксы не помнит. Если вы считаете, что история — это прикол, она отомстит вам забвением: в школе на уроках литературы такие комиксы не покажешь.
Семь лет назад все изменилось.
Семь лет назад Ольга Лаврентьева опубликовала «ШУВ». Графический роман «ШУВ», выпущенный издательством «Бумкнига» в 2017 году, — это точка отсчета для истории «нового русского комикса». История о том, как два петербургских подростка в 1998 году расследуют гибель соседа по даче (и, естественно, только фантазируют), могла бы быть проходным детективным сюжетом, если бы не скрупулезное отношение к памяти, смешивающей постсоветскую травму, ностальгию и мифологию в одну гремучую смесь. Семейная драма, заканчивающаяся суицидом, дети, играющие в плюшевых медведей-террористов и кукол-проституток, чистилище, в котором Виктор Цой побеждает «Икарус», а партизаны Великой Отечественной отстреливают бандосов, — русский комикс вспомнил о девяностых с такой красотой и признательностью, каких этот период, может, и не заслуживает.