Параноидальный стиль
Пандемия помимо вирусов способствует распространению еще и паники. В закономерностях передачи и мутации последней разбирался «Огонек»
Чрезвычайная ситуация или происшествие вскрывает набор поведенческих привычек и эмоциональных реакций, которыми мы жили и живем, не замечая этого. Как правило, это система координат более древняя, уходящая корнями в фольклор катастроф и эпидемий. Что в этой системе главное? Желание упростить мир, если сталкиваешься с большой неопределенностью. Сама неопределенность тем больше, чем более выражены два фактора: недоверие к властям и недостаток информации.
заведующий
Лабораторией
теоретической
фольклористики
ШАГИ РАНХиГС
Давайте посмотрим на Средневековье, где процветали свои ужасы и моры. Люди гораздо меньше знали о природе вирусов и болезней, поэтому в ход шли самые простые интерпретации. В частности, большинство неприятностей объяснялось действиями зловредных сущностей — демонов, часто персонифицированных в женских образах. Классический фольклорный сюжет, известный в Европе как минимум с XVI века, а в России с XVIII: крестьянин переправляется через реку, простая женщина просит перевезти ее на тот берег. «Откуда ты?» — интересуется мужик. — «Да издалека, путешествую, хочу посмотреть, как у вас дела идут». Женщина прибывает в деревню, на следующий день все поголовно заболевают холерой. Такие сюжеты актуализируются на нашей родине во времена, связанные с глобальными катастрофами, например в Великую Отечественную. Они оказываются частью более широкого круга славянских и европейских эсхатологических рассказов, в которых путнику часто встречается некий персонаж (молодая женщина, старуха, старик), часто без одежды, который просит привезти ему одежду или материю или просит переправить его на другую сторону реки и показывает многозначные образы — поле с урожаем, мясо, кровь, гроб. Затем в русских рассказах персонаж предсказывает будущее: будет война, будут умирать молодые, будет голод или другие бедствия. Такие тексты актуализируются в экономически и политически сложные времена — в годы эпидемий, засухи, неурожая, военных действий. Причем распространение их среди населения происходит часто постфактум, когда зловещее событие уже произошло и необходимо прояснить причины или указать на виновного.
Дополнительным фактором, включающим механизм «упрощения мира», оказывается недоверие к властям. Если человек подозревает, что он не просто живет в условиях нехватки информации, а что эта нехватка создается злонамеренно, что от него что-то скрывают,— паника усиливается. Здесь можно вспомнить чумной бунт 1771 года в России: Москву накрывает эпидемия, идет слух, будто ее причина в том, что долго не служили молебен у Боголюбской иконы Божьей матери у Варварских ворот Китай-города. Служить молебны запретил архиепископ Амвросий, надеясь сократить количество контактов между людьми. Народ же все понимает по-своему, начинается бунт, грабежи, убивают архиепископа, громят дома состоятельных москвичей, а смертность в пик эпидемии достигает 1000 человек в день. Не стоит думать, что мы очень далеко ушли от этих сюжетов.
Американский историк Ричард Хофштадтер исследовал в числе прочего мотивы нашего политического поведения, связывая конфликты в истории с изменениями в социальной психологии, а затем написал работу о феномене параноидального стиля политической риторики. Проанализировав современный ему мир, он удачно описал «параноидальный стиль» мышления в американской политике и шире — в обществе. В основе такого стиля представление о зловещем заговоре, охватывающем все области жизни и грозящем уничтожить привычный уклад, искоренить отдельные группы людей и целые нации. То есть, когда люди не очень понимают, что вообще происходит с ними, может случиться своего рода коллективная паранойя. Ее корни все в тех же двух вещах — недостатке информации и недоверии к властям. Интересно, что мемы и шутки, которые мы репостим, в каком-то смысле фиксируют эту паранойю: попытку выразить глубокие и не до конца отрефлексированные переживания.
Один из древних ужасов, запускающих коллективные фобии, — это идея того, что мы можем заразиться. Страшна не столько смерть сама по себе (она-то в известном смысле грозит всем, поэтому биологически ее бояться невыгодно), а именно возможность «подхватить» что-то вредоносное. Прекрасной иллюстрацией к этой идее может служить фильм 2011 года Стивена Содерберга «Заражение». По сценарию, там появляется новый вирус. Появляется оригинальным образом (но очень напоминающим все легенды о появлении вирусов в последнее время): летучая мышь ест бананы, ее испражнения или кусочек банана попадают в еду свиньи, свинья — на стол повара-азиата, девушка-европейка делает селфи с поваром, на чьей одежде оставалась кровь свиньи… В итоге заражение. Что очень важно в этом сюжете: присутствие «опасных продуктов», животных-переносчиков и «желтой угрозы» — все это очень архетипические образы, вселяющие в нас тревогу. Если немного разобрать этот сложный мем, мы поймем и часть своих ужасов, связанных с коронавирусом.