Огонек сто лет назад
Через три месяца после разгрома в ноябре 1917 года «Огонек» снова начал выходить. Но это был уже другой журнал в другой стране. «В меру сил мы даем отражение того, что у всех в уме и сердце, что просится на уста,— писала редакция. — Завтрашнего дня не знает никто, большинство боится и угадывать его, но мы довольны, если сможем осветить настоящее»
«Петроград в эти дни» — под такой рубрикой выходили в «Огоньке» зарисовки повседневной жизни столицы. Подписаны они были псевдонимом «Авгур». Так в древнем Риме назывался жрец, дававший предсказания по полету птиц. Есть основания полагать, что за псевдонимом скрывалась писательница Зинаида Гиппиус, занимавшаяся изданием и редактированием «Огонька» после Февральской революции (при сохранении на обложке имени редактора Владимира Бонди). Вот как «Авгур» описывал новую жизнь.
Бал-монстр
Насущного хлеба всего-навсего восьмуха в сутки, притом с примесью старновки, которой не столь давно покрывали хуторские овины и избы. Солома в хлебе. Вот бал-монстр, с розыгрышем 12 фунтов кислого казарменного хлеба. Хлеб за красоту. В пропыленных танцзалах кавалеры в репейном масле на жестких, как шерсть, волосах, дамы в новых пахучих ситцах польсируют и вальсируют, и энергичным аккомпанементом раздается треск подсолнышек на крепких зубах.
Очереди уравнивают всех
… Две очереди почти слиплись своими темными, волнующимися хвостами. Теперь уже поистине слились все — и дети народа, и дети петербургского бель-этажа. Одна очередь к табаку, другая — к шоколаду. Бросив пристальный взгляд, вы, пожалуй, различите больше оренбургских платков и ломаных клеенчатых козырьков. Тут же продается табак навынос. В шоколадной очереди терпеливо стынут в серебристо-дымных дорогих шиншиллах, в лимонно-бледных прекрасных горностаях. А за углом, у хлебной лавки, перед огромной очередью агитаторша с исступленностью: «Когда же нас, наконец, накормят?» Шоколаду на витрине пуды. Хлеба — крошки.
Жертва травли
Баба бросилась в воду. Купила у «мешочника» по сходной цене 3 фунта хлеба. Другая баба увидела, попросила продать. Поднялись вопли, когда голодная счастливица отказала в хлебе. Собрался уличный трибунал. И тогда затравленная баба с проклятием толпе махнула через поручни моста. Только забулькала зеленая вонючая вода «Обводки». Народный суд прост. Бедные бабы! Почему голод и нищета, все годы войны так глодали вас, что лица у вас уродливо вытянуты, а щеки желты, как пергаментный обрывок.
Битва за сахар
По Невскому тянутся шинельно-серыми рядами люди, когда-то воевавшие, а теперь поступившие к «хозяину» извозчиками. Везут что-то в мешках. Один из них неловко повернул своего коняку как раз в тот момент, когда тащился красный вагон трамвая, и повозка, взвизгнув, ударилась о другие сани. Из мешков в грязный протоптанный снег посыпался чистый, белый, голубоватый рафинад-плиточки. На сладкую добычу ринулись, как сорвавшиеся псы, оголодалые столичные люди. Увы, не только дети улицы. Вон дама в котиковом прелестном пальто. Вон господин с сухими чиновничьими бачками. Должно быть упорный и методичный саботажник. На площади св. Марка в Венеции так приманивают сытые туристы голубей на горох. Петербургская публика может только позавидовать прикормленным птицам, не ведающим карточек. Красногвардеец быстро наводит полный порядок, а Некто Безжалостный, смеясь почти мефистофельским смехом, затаптывает сапожищами остатки дорогого лакомства в жидкую грязь.
Буржуи на работах
Мраморная облицовка банка покрыта колеблющимися тенями, отбрасываемыми головами и рваными нагольными тулупами нищих мужиков и отощавших баб. Рабья, нищая, голодная Русь! А в трех шагах быстро копаются в снегу и сколотом льду фигуры другого типа. Первые выпрашивают, вторые работают. Все новые лица. Высокие лбы, тщательно выбритые лица, мягкие взоры — удивительная смесь энергии и непоколебимой учтивости. Вчерашние гвардейские офицеры, «львы». А нынче эти «львы» расчищают дорогу лошадям. В нескольких шагах отсюда, у Пассажа, общее внимание привлекает седоватый бодрый генерал, деятельно ворочающий киркой. На него глазеет разношерстная толпа. Бабы соболезнуют, но боятся громко высказать свое сочувствие: «Хоть и старичок, хоть и слабенький, а все же, поди, буржуй!» И всюду у деревянных снеготаялок копошатся все новые люди в еще не изношенных щегольских шинелях, франтовых серых бекешах, отороченных серебристой барашковой смушкой. Люди сегодняшней улицы, вчерашних кабинетов и салонов. Что