Обновить до идиотизма
Зададим простой вопрос: дискуссия о том, надо ли при каждой оперной постановке «осовременивать» ее сюжет, то есть переносить действие века этак из XVI в наши дни,— это разговор для узкого круга любителей оперы или тут что-то важное для всей мировой или национальной культуры в целом? Может, это разговор не только о том, какой должна быть опера, а о чем-то куда более важном?
А дискуссия вспыхивает постоянно. Вот в ушедшем году весьма смешанно встретили работу Большого театра («Дидона и Эней» Генри Перселла). Споры — так уж получается — шли почти только о том, что за странности творятся на сцене под хорошую музыку. Эней (герой Троянской войны, предок всех римских патрициев и прочая) — а он зачем бегает по сцене во френче, как у Александра Васильевича Колчака? А что это за замечательная бурятская актриса, изображающая в прологе девушку с Кипра? И еще вот эти непонятные персонажи, напоминающие сегодняшних мигрантов в Европу,— они тут что означают?
Напомним, что в данном случае это сделал французский постановщик Венсан Уге, да и вообще опера перекочевала в Большой с оперного фестиваля в Эксан-Провансе (Франция). То есть мы следуем мировой моде, да попросту ее импортируем, и не первый раз.
Венсан Уге нам в своих интервью объясняет: в 2018 году в Сирии произошла такая история — были похищены несколько сотен курдских женщин. Их отдали мужчинам Исламского государства (организация, запрещенная в РФ.— «О») для того, чтобы рождать новых воинов. И еще он говорит о страданиях современных беженцев. И о том, что «над этой оперой довлеет этакий призрак мачо, что и обеспечивает ее традиционное восприятие». Наконец, говорит он о «сегодняшнем, очень противоречивом обществе», которое в какой-то момент нападает на политиков, потом убивает их, потом сожалеет о них.
Какой прекрасный и глубокий получается спектакль. Но возникает вопрос: при чем тут Перселл и его опера, написанная в 1680-х годах? Представим себе драму слушателя, которому нужно успеть разобраться во множестве проблем, актуальных для сегодняшней Франции, успеть прочитать русский текст на экране (опера идет на языке оригинала — английском), и еще как-то заметить, собственно, музыку. И все это в течение лишь часа с лишним, с учетом того, что от авторской партитуры до нас дошло минут сорок.