Майя Сантимирова — о культуре повседневности и коллекционном фарфоре
За окном все гудит, бежит куда-то Москва, а под сводами «Палат на Льва Толстого» — размеренность и возможность задуматься, что тебе важно. Об этом мы и заводим разговор с основательницей проекта Майей Сантимировой
Весенняя московская капель не раз была воспета в литературе и в жизни, но все равно каждый раз, только завидев мартовско-апрельское солнце и услышав звук спешащих капель, чувствуешь в себе пробуждение той самой весны, одновременно извечной и все-таки каждый раз особенной и новой. В этом соединении будто пульсирует сама жизнь: да, все это было до нас и останется после, но момент неповторим, в том его ценность и суть. Такие мысли явно возникают и у любого гостя «Палат» — проекта, в котором века соединяются с современностью не нарочито, но с легкостью.
— Для любого проекта место — важная и порой определяющая часть замысла и контекста. В случае «Палат» это еще и вся суть, поэтому интересно, как произошла эта встреча с местом. Был ли это долгий поиск, внезапный момент-озарение?
— Года два я ходила по Москве и смотрела разные варианты. Что-то было в совсем плохом состоянии, что-то — далеко. Я сразу понимала, что это место будет для меня как второй дом, ну а когда заходишь в свой дом, сразу чувствуешь, что это он. В случае с «Палатами» сложилось сразу несколько моментов, помимо самого здания, которые совпали и стали для меня своеобразным щелчком, когда я поняла: это оно. Раньше здесь, в Хамовном дворе, находилось текстильное производство. А я как человек, увлеченный темой столового этикета и, как следствие, текстиля, к такому факту не подключиться эмоционально не могла. (Смеется.) Эта текстильная мануфактура делала скатерти, различные салфетки, парусину — по сути, текстиль для царского двора. Было и другое неожиданное и даже фантастическое совпадение. Оказалось, что на первом этаже нашего дома жила Вера Ивановна — дочка последнего владельца Трехгорной мануфактуры Прохорова, о которой я узнала совершенно случайно, читая воспоминания Станиславского. Он пишет, что к ним приезжали в гости двоюродные братья, владельцы мануфактуры. А Вера приходилась Станиславскому внучатой племянницей. И эта ниточка вдруг тоже соединила дом и «Палаты». Венчало все, конечно, само здание — историческое и сохранившее в себе все эти сплетения. И я сразу поняла, что нужно позволить этому месту раскрыться, просто не мешать ему это делать.
— То есть можно говорить о том, что место определило проект?
— Изначально, конечно, у меня была в голове концепция, я понимала темы, на которые хотелось говорить, с них все и начиналось, но дальше решать все стали сами стены. Это все-таки маленькие комнаты с переходами, диктующие определенную камерность. И на те темы, которые были у меня в голове, они стали давать свои собственные идеи. Например, в русской культуре очень значим стол, и когда у нас появился наш, вокруг него стали рождаться и идеи: не только про столовый этикет, но и про семейные традиции, про разговоры за столом. А в соседнем зале со сводчатыми потолками сразу захотелось размышлять на тему музыки — и появился рояль. Так что многое происходит от соприкосновения со стенами и предметами, как будто бы они сами рассказывают свои истории.
— Если говорить о теме времени, пытаются ли «Палаты» отвлечь своего гостя от окружающей его современности?
— Ты действительно оказываешься в безвременье, ну, в хорошем смысле. Время замирает. И есть ощущение, которым делятся многие, что, проведя здесь несколько часов, будто успеваешь объять многие эпохи, 300–400 лет. Это эффект опять же самого здания и его стен: сидя за этим столом, ты останавливаешься, останавливается и само время, и вдруг ты говоришь о таких вещах, настолько глубоких и настолько важных, мимо которых в жизни часто пробегаешь в спешке. Все вспоминают семьи, какие- то свои традиции, это уходит корнями глубоко. И тем самым ты эту историю немножко забираешь себе в свою повседневность.