Ливановы
«Это элементарно, Ватсон!» Кто еще может так произносить эти слова? Только Василий Ливанов. Даже королева Великобритании Елизавета II наградила его орденом Британской империи как лучшего Шерлока Холмса. Василий Борисович — режиссер, писатель и актер в третьем поколении. Его отец Борис Николаевич был любимым учеником Станиславского и умер под его портретом. Дед Николай Александрович в 18 лет ушел в актеры и объездил всю провинцию, выступая на одной сцене с легендарным Мамонтом Дальским.
Василий Ливанов: «Сохранилась справка конца XIX века: «Отпустить крестьянина Николая Ливанова в актеры»
— Василий Борисович, что значит быть актером в третьем поколении?
— У японцев актеры в третьем поколении получают статус «национальной драгоценности», их боятся обидеть, так как считается, что они способны общаться с так называемым тонким миром. Раньше и у нас это понимали. Мой отец, который служил во МХАТе, очень точными считал слова Чехова: «Странные люди эти актеры. Да и люди ли они?..»
— Кто стал родоначальником актерской династии Ливановых?
— Первым был мой дед Николай Александрович Ливанов. Он родом из волжских симбирских казаков. Фамилия у нас говорящая. Когда весной начинали таять снега, вода сливалась в Волгу и образовывалась верхняя вода, недели две был «лив» — быстрое течение. По «ливу» идеально было переплавлять бревна, их связывали в плоты и гнали вниз по реке к Астрахани. Казаков-плотогонов называли людьми «лива» или Ливановыми. Как вы понимаете, они были людьми мощными. Дед тоже. Но судьба его неожиданно сделала резкий поворот. Он попал в Симбирск из станицы Анненской, увидел театральное представление и был потрясен. Он понял, что без театра жить не сможет. Хотел тут же уйти в артисты, но отец — Александр Николаевич — не отпустил, и его можно понять, у него была мануфактура, которая шила паруса, и свой магазин. Он сказал Николаю: «Ты единственный сын и наследуешь мое дело». Но Господь распорядился иначе.
Прадед купил баржу на Волге, а это было грандиозное событие. Собрал отмечать всех друзей молодости, с кем работал, накрыл на берегу огромную поляну, цыган позвал, и они стали гулять. Остановиться он не мог, и когда у него кончились деньги, поскакал домой, чтобы взять еще. Скакал по краю берега, тот обломился, и прадед с лошадью полетел в воду. Лошадь была любимая, он бросился ее спасать и погиб. Прабабка Надежда после смерти мужа продала баржу с мануфактурой и магазином и жила на эти деньги до конца своих дней. Николай Александрович же сделал то, к чему лежала душа, — ушел в артисты. Сохранилась справка волостного управления: «Отпустить крестьянина Николая Ливанова в актеры». Это было в конце XIX века, деду исполнилось 18 лет. Тогда антрепренер ему сказал, что фамилия Ливанов не для актеров и нужно придумать что-то более звучное для сцены. Дед согласился: «Что ж, извольте!» Антрепренер, недолго думая, предложил: «Будешь Извольский».
В театральном мире дед стал легендой. У него была представительная яркая внешность, он блистал в амплуа благородных отцов. Как и полагалось в антрепризах, возил с собой целый сундук театральных костюмов и обуви. Он всю Россию объехал. Играл даже с Мамонтом Дальским, но до такого профессионального уровня еще подняться нужно было. Публика его любила, критика тоже. Я потом нашел сколотые его золотой запонкой рецензии из разных газет разных провинциальных городов — все положительно писали об игре Николая Извольского.
В 30-е годы он осел в Москве. Два года работал в труппе у Корша, два — в театре Струйского. Потом, уже под своей фамилией, играл в Театре Моссовета у Завадского и у Берсенева в Театре Ленинского комсомола.
Меня воспитывал именно дед. Отец, безусловно, служил примером во всем, но он был очень занят и много работал. Дед же растил и прививал жизненные навыки. Он никогда не сюсюкал, но при этом от него я ощущал мощную волну любви. Могучий человек, он воспитывал во мне мужской характер и представление об окружающем мире. Сам никогда ничего не выдумывал. Стол — это стол, любимая женщина — это любимая женщина. Он жил ясной, реальной жизнью.
Считал, что самое важное — это характер, — и работал над моим. Играл со мной в шашки и никогда не поддавался. Я проигрывал и рыдал. Потом научился проигрывать и рыдать перестал. Когда я в конце концов выиграл, дед сказал: «Все, ты научился проигрывать и победил!» И больше ни разу со мной не играл.
Еще он учил меня правде жизни.
— Это как? Можете привести пример?
— Когда мне было одиннадцать, он пошел со мной в Третьяковку. Мы подошли к картине Репина «Бурлаки на Волге». Дед спросил, нравится ли она мне. Картина мне нравилась. Дед же сказал: «Говенная картина!» — «Почему?» — «Это не бурлаки, а сволочь. — Так называли людей с волока, не постоянных работников, а случайных, беглых, уголовников, которые приходили деньги срочно заработать. — Смотри, как молодой парень в лямке мучается. Таких у нас не было, хозяин бы выгнал». А потом добавил: «Работать надо, а не мучиться!» Это был его завет.
— Вы когда-нибудь видели его на сцене?
— Никогда. И очень жалею об этом. Контакт с ним у меня был даже лучше, чем с отцом. Дед умер, когда мне исполнилось 14 лет. Известие это застало нас с отцом на гастролях в Киеве. Ночью я первый раз в жизни слышал, как плачет отец... Дед всегда говорил, что самое выдающееся, что он сделал в искусстве, это его сын — Борис Ливанов.
— И он был прав. Ваш отец был народным артистом, кумиром публики и любимым учеником Станиславского. О нем Немирович-Данченко говорил, что таланта у него на четверых.
— Отец был человеком выдающимся, мощным и бесстрашным. В 16 лет сбежал из дома, чтобы вступить добровольцем в Красную армию и воевать с басмачами в Туркестане. Участвовал в ночной кавалерийской атаке, когда было разгромлено войско Ибрагим-бека. Это было страшное и кровавое сражение. Он многое прошел, но все равно воспринимал это как смертельно опасное, но все же приключение.
— Как воспринял дед решение наследника пойти по его стопам?
— Поддержал и желание одобрил, но при этом четко приказал: «Иди во МХАТ, если хочешь быть настоящим артистом. Это наша русская национальная школа». И отец его послушал, хотя его к себе звал друг Всеволод Мейерхольд, у которого система была прямо противоположной системе Станиславского и акцент ставился на внешней выразительности, а не на психологическом театре.
В актерской профессии отец был очень успешным. Орденоносец, одна Государственная и пять Сталинских премий. Первую он получил за фильм «Минин и Пожарский», который в 1939 году снял Пудовкин, а отец сыграл князя Пожарского. Ему часто приходилось в кино играть людей выдающихся, среди них князь Потемкин, Всеволод Руднев, командир легендарного крейсера «Варяг», Михайло Ломоносов. Кино ему принесло успех и любовь зрителей. Но театр он уважал больше. Он до конца дней оставался верен МХАТу. Отец был великим артистом. И вокруг были такие же глыбы. Я больше тридцати раз смотрел спектакль «Мертвые души», где он играл Ноздрева, Тарханов — Собакевича, а Топорков — Чичикова. Помню, как открывался занавес, и в профиль к залу сидел Топорков. А прямо лицом к залу на диванчике — Михаил Михайлович Тарханов (Собакевич). Они не двигались и ничего не говорили. Тарханов — Собакевич смотрел в зал. Через три минуты среди публики начиналось хихиканье, оно перерастало в смех, затем в хохот и овацию. Это была магия искусства! Зритель понимал, что перед ним сидит тот самый Собакевич, который написан у Николая Васильевича Гоголя. Вот это актерская тайна. Такая сила перевоплощения, такая внутренняя энергетика! Этим владели отец и его коллеги.
В том, что он будет верен МХАТу, отец поклялся на могиле Константина Сергеевича Станиславского, своего учителя. Константин Сергеевич за два года до смерти подарил отцу свой портрет со словами: «Берегите тайну русского артиста».
На предложение возглавить Театр Пушкина отец ответил отказом, хотя предложение многим показалось заманчивым. Когда в театр пришел Олег Ефремов, отец из МХАТа ушел, сказав: «Никогда не работал в театре «Современник», тем более в его филиале». Тяжело заболев, он повесил над своей кроватью тот самый огромный портрет Станиславского. И отец был верен Станиславскому и МХАТу до конца своих дней. По сути, он и умер вместе со своим театром.