Общество слуг
Постиндустриальная утопия обещала мир разума и знаний, творчества и развития. Вместо этого получился ренессанс самых рутинных и архаичных профессий
В России только каждый четвертый выпускник вуза работает по специальности. Остальные зарабатывают в сфере услуг. Часто даже без трудового договора, меняя временные «шабашки», — таких в стране около 30 млн человек. Работа по специальности скорее исключение, чем правило.
Когда я уехал в Швецию, я получил массу комментариев от сторонников партии «пора валить». Их смысл сводился к тому, что я сделал правильный выбор. Мол, здесь, на Западе, умные и образованные занимают достойное место, не то что в «неправильной» России. И вот прошло пять лет, я работаю на корабле, мою посуду. Иногда пишу статьи, но больше мою посуду. У меня есть сменщик — молодой швед, который пишет диссертацию про современную архитектуру. Ему нравится график: неделю плаваешь в море и моешь посуду, зато потом неделю пишешь про архитектуру.
Ядром кампании Берни Сандерса в 2016 году стали молодые выпускники колледжей, которые столкнулись с тем, что на рынке труда для них нет места. Например, в 2014 году 40% «счастливых» обладателей дипломов (а две трети из них еще и образовательных кредитов в среднем по 30 тыс. долларов) оставались безработными или трудились не по специальности.
Согласно исследованию специалистов из британского The Resolution Foundation, поколение «миллениалов» станет первым за всю современную историю развитых стран, которому придется жить в среднем хуже, чем их родителям. И парадокс в том, что угрозы бедности, неравенства, безработицы и прозябания часто исходят от сил, на которые человечество в течение трех сотен лет возлагало самые заветные свои надежды: от технического и научного прогресса.
В 1960–1970-е, в эпоху торжествующего технологического оптимизма, фантасты по обе стороны железного занавеса считали, что человечество подошло к порогу, за которым бедность, голод, войны останутся в прошлом. Научно-техническая революция и рост производительности труда поднимут уровень и качество жизни, и перед обществом в полный рост встанут проблемы границ человеческого. Стенли Кубрик, братья Стругацкие или даже Кир Булычев задавались вопросом, каким будет человек, когда нужда и неравенство перестанут быть базовыми факторами его жизни.
Но история посмеялась над этим наивным оптимизмом. Рост производительности труда и автоматизация привели к масштабной деиндустриализации, которая сделала уязвимыми «синих воротничков». В результате в США уровень доходов рабочего класса в промышленности и транспорте стагнирует с начала 1960-х. Теперь пришел черед расплачиваться и среднему классу. Квалифицированных рабочих, счетоводов, проектировщиков и других специалистов заменяют машины, операторам которых не обязательно иметь высокую квалификацию, а следовательно, и зарплату. Директор-распорядитель МВФ Кристин Лагард заявила на Давосском форуме, что доля среднего класса за последние десятилетия неуклонно снижается из-за автоматизации производства.
Люди для простых работ
Когда я учился на историческом факультете, огромным влиянием среди гуманитарных интеллектуалов пользовались концепции постиндустриального общества. Книги Дэниела Белла и Элвина Тоффлера были писком интеллектуальной моды в том числе потому, что они объясняли и даже оправдывали эти процессы. Белл писал, что подобно тому, как индустриальное общество создал конвейер, постиндустриальное приведет к поточному созданию информации и интеллектуальных услуг. Более того, это вызовет к жизни целый новый «интеллектуальный класс, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов». Тоффлер называл этот класс «когнитариатом».
Теоретики постиндустриального общества создали настоящую апологию происходящих перемен. В рамках этого нарратива промышленность, рабочий класс с его коллективной борьбой, профсоюзами и классовым сознанием стали восприниматься как обреченный атавизм. Внезапно ощутившие себя новым господствующим классом эксперты, политологи и консультанты с радостью и гордостью демонстрировали неумолимую статистику, согласно которой доля услуг в ВВП развитых стран превзошла долю промышленности и сельского хо-зяйства, и продолжает расти (за 1960– 2007 годы доля промышленности в мировом ВВП сократилась с 40 до 28%, а доля занятых — до 21%; в то же время в сфере услуг в развитых странах, например в США, создается более 80% ВВП). Синонимом постиндустриального общества стало общество услуг.
И общество услуг действительно состоялось. Семь из десяти самых быстрорастущих профессий в США, публикуемых Bureau of Labour Statistics, — низкооплачиваемый нерутинный, плохо алгоритмизируемый «ручной» труд в сфере услуг: сиделки, официанты, повара, продавцы, курьеры.
Постиндустриальная утопия обещала мир разума и знаний, мир, в котором тяжелая рутинная работа уступит место творчеству и развитию. Вместо этого получился ренессанс самых непроизводительных, самых рутинных и архаичных профессий.
Девальвация труда — и его стоимости, и его сложности — совпадает с беспрецедентным за двести лет ростом неравенства. В разных странах это происходит по-разному. Например, в Швеции, остающейся «социальным полюсом» современного мира, после нескольких лет острых дебатов в марте 2018 года был принят закон о «простых работах». На этом настаивали организация работодателей и правые партии, чтобы создать условия для включения сотен тысяч неквалифицированных мигрантов в национальный рынок труда. Вместо того чтобы инвестировать в человеческий капитал и повышать квалификацию этих людей, предлагается снизить социальные и технические требования до их уровня, создавая крайне непроизводительные рабочие места: швейцаров в ресторане, личных поваров с почасовой оплатой, чистильщиков обуви, персональных ассистентов для помощи по дому или для осуществления покупок. Чтобы все это делать, не надо нигде учиться, достаточно рук, ног и умения выражать благодарность за чаевые. Понятно, что платить за такую работу можно только половину или треть от того минимума, который гарантируется шведским законодательством и договоренностями с профсоюзами. Да и налоги, социальные и пенсионные взносы с таких низко-производительных работ платить нерентабельно. Фактически речь идет о возврате к обществу, где самой массовой профессией была профессия слуги, который работал на господина за еду и кров. Общество услуг будущего на поверку оказалось старым добрым обществом слуг.
Формально левое, социал-демократическое, правительство Швеции упирается, но постепенно отступает. Пока остановились на компромиссе, что простые работы все же будут созданы, но государство будет доплачивать разницу между тем, что платят работодатели, и социальным минимумом — из бюджета, то есть за счет других налогоплательщиков. Понятно, что эта полумера временная и стоимость «простого» труда вскоре упадет до уровня «простого» выживания.
Наш социальный корабль
Поскольку государство уходит из одной отрасли экономики за другой, то главным работодателем в этом новом дивном мире, как и когда-то давно, становится частный господин. Для господина, в отличие от опосредованного государством общества, слуга является потребительной стоимостью сам по себе, как физическое тело, способное завивать волосы, мыть посуду, подметать, чистить обувь. Но главное — демонстрировать социальное превосходство самого господина, беспрестанно воспроизводя ритуалы неравенства. Человек сводится к полезным функциям своего тела.
И вот мы читаем жуткую статистику: в мире сегодня не менее 42 млн проституток. И это не считая исламских и некоторых других азиатских и африканских стран, по которым нет данных (а проституция есть). И без учета тех, кто занимается сексом за деньги от случая к случаю. Только «профессионалы». Это больше 1% женщин, считая от грудных младенцев до седых старух. И это «общество услуг». Будущее уже наступило.
Все это ужасно непродуктивно. Миллионы людей разносят пиццу и что-то охраняют, рисуют этикетки или рекламу, делают ландшафтный дизайн для олигархов, спят с богатыми господами. Их тела становятся вещью, приспособлением для чужого удовольствия. Они полностью теряют всякое самостоятельное значение, смысл помимо своего полурабского служения. Бессмыслица, которая проникает в ткань жизни, создает чувства фрустрации, тупика и депрессии. Чувства, которые преследуют миллионы людей в мире наступившего будущего, которое так ярко рекламировалось книгами, фильмами, статьями и комментариями экспертов.
Самый последний и, возможно, самый сильный аргумент пророков этого дивного мира — его неизбежность. Футурологи, экономисты, социологи и прочие деятели от «когнитариата» разводят руками: ничего не попишешь, развитие технологий ведет к росту неравенства, неустойчивой занятости и безработице.
Технологии, неостановимый и в конечном счете всеблагой прогресс занимают в рамках этого дискурса роль судьбы, рока, божественного провидения, не оставляя нам иного выбора, кроме смирения и усердного радения — во имя жизни будущего века. И в этом главная функция подобных интеллектуалов: не просто оправдывать социальный порядок, а заставлять паству служить ему верой и правдой.
В действительности технологии сами по себе остались бы безобидной игрушкой, как паровой двигатель при дворе Птолемеев. Важнее, в чьих руках они находятся, в какой социальный узор они будут вписаны.
Рост производительности труда может и должен вести к освобождению человека. Не в метафизическом, а в самом буквальном смысле: к сокращению, а значит, и удорожанию рабочего времени. Но правительства по всему миру — от России до Швеции — повышают пенсионный возраст, выбрасывая на рынок труда миллионы (в России 17 млн, по подсчетам КТР) дополнительных пар рабочих рук. Эта политика ведет к абсолютной и относительной девальвации труда.
Общество знаний и информации, о котором нам так долго рассказывали, требует постоянных инвестиций в человеческий капитал, расширения образовательных программ. Но вот уже сорок лет по всему миру, от США до России, сокращают число школ и бюджетных мест в вузах, а стоимость образования растет.
Главные сферы реализации творческого потенциала человека — наука, культура, искусство, литература, кино — переживают непростые времена. Эпоха государственной поддержки прошла. Количество ставок в университетах сокращают, фундаментальные исследования уступают место прикладным, кино и литература все сильнее коммерциализируются и ориентируются на запросы новой элиты, как средневековое искусство, которое обслуживало вкусы и установки правящего сословия, а не широких масс.
Это не неумолимые технологии, а сознательные политические решения привели к либерализации финансового рынка, снижению налогов на капитал и повышению фискального бремени низших классов. А это, в свою очередь, привело к тому, что инвестиции перетекают из производительной сферы в биржевые пузыри, увеличивающие богатство олигархии, но не создающие рабочих мест.
Капитал и его социальные носители не способны использовать творческий потенциал общества, накопленные им знания и богатства ни для какой иной цели, кроме собственного воспроизводства. Причина роста неравенства, новой бедности, плохих рабочих мест, перманентного кризиса и вызываемых им войн не в технологическом прогрессе, а в том, как он используется правящими элитами.
Старый афоризм Розы Люксембург «Социализм или варварство» сегодня приобрел новый смысл. Мы на всех парусах движемся в новое варварство, в экономику господ и их слуг, экономику, где человек может потребляться только как тело, как расходный материал, в общество, где власть человека над силами природы заменена господством человека над человеком. Но наш социальный корабль основан на новейших технологиях.
Фотографии ТАСС
*Историк, социолог, кандидат исторических наук.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl