Эдуард Артемьев: «Энергия электронной музыки ушла в космос»
Самый известный российский кинокомпозитор рассказал GQ о Михалкове, Пугачевой и поездке в Донецк. Его музыку можно услышать на фестивале Sound Up 18 апреля в Зарядье
За свою более чем полувековую карьеру в кино Эдуард Артемьев написал музыку для нескольких сотен фильмов. Наибольшую известность ему принесли работы с Андреем Кончаловским («Одиссей» и «Сибириада»), Андреем Тарковским («Сталкер» и «Солярис») и Никитой Михалковым, чьим постоянным соавтором стал композитор.
В своей домашней студии, доверху уставленной синтезаторами, 81-летний Артемьев рассказал, как плакал Михалков, горела Алла Пугачева, и объяснил, почему теперь никто не умирает за музыку.
Вас называют отечественным Эннио Морриконе. Насколько ужасным вам кажется это определение?
Оно нисколько не ужасно. Я люблю и уважаю Морриконе, он выдающийся мелодист. Своей загадочной красотой он похож на Пуччини: вроде в этой музыке ничего и нет, но на деле там душа.
Вас сравнивают с ним, потому что вы тоже любите мелодии?
Не люблю – это требование режиссеров, почти все они просят, чтобы в музыке была тема. Кроме Тарковского и Кончаловского.
А что они просили?
Тарковский вообще не говорил о музыке. Мы обсуждали философию, глобальные вещи. А уж как эти беседы переработаются во мне музыкально, его не интересовало. Кончаловский же и сам музыкант, мы с ним вместе учились в Консерватории, он ушел с третьего курса. Он постоянно внедрялся в партитуру – и это очень тяжело, страшно этого не люблю, но ничего не поделаешь.
Выходит, тяжелее всего вам работалось с Кончаловским?
Да.
А интереснее – с Тарковским?
Ну нет. Интереснее мне с теми, кто ко мне предъявляет меньше претензий. (Смеется.)
Знаете, меня еще молодым человеком позвал на «Мосфильм» режиссер Самсон Самсонов – написать музыку к его фильму «Арена». Я недоумевал, почему позвали именно меня, и только потом мне сказали: физиономия твоя понравилась. Самсонов объяснял, чего хочет от музыки в фильме, – очень терпеливо, другой бы давно меня прогнал. Однажды он вызвал меня к себе в кабинет и сказал: «Пойми – мы все одна команда. Но только я знаю, какое кино вижу. Слушайте меня и верьте мне, тогда нас может ждать успех. Всегда слушай режиссера, как бы коряво он ни выражал свою мысль, иначе ничего не получится». Я этот разговор запомнил на всю жизнь.
Случалось ли так, что музыкой вы были довольны, а фильмом, в который пришлось ее отдать, – совсем наоборот?
Быть довольным своей музыкой – это конец. Все, на печку и до свидания. Всегда думаешь даже после выхода фильма: вот тут я лажанул, тут можно было поправить.
С Никитой Михалковым вы работали больше других. Как он менялся со временем как режиссер?
Думаю, резкий перелом произошел после первых «Утомленных солнцем».
Можете как-то этот перелом определить?
Он глубоко преданный России художник, философ, политик, уверенный в своей правоте, излагающий свою позицию в интервью, диспутах, в программе «Бесогон» и в печати. Его творческий почерк обрел глобальный масштаб, это взгляд человека, прикоснувшегося к тайнам бытия. Все последние кинокартины Никиты Михалкова, начиная с «Сибирского цирюльника», – могучие произведения. Их не поняли, но время, я уверен, расставит все на места.