Юрий Арабов
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ
1.
После смерти Арабова десятки человек попросили опубликовать в «Дилетанте» его литературный портрет, и повод для разговора действительно есть — разумеется, дело не в том, что появился трагический повод, но именно Арабов, разбиравший механику чужих судеб, заставляет и свою разбирать с учётом этой небесной механики, анализировать его авторский миф так же, как он описывал чужие. Его смерть символична и наглядна, как всё, что он делал, — и, как всегда, задним числом всё выстраивается в изумительно сбалансированный сценарий. Так не у всех, но Арабов вовремя родился и, страшно сказать, точно выбрал момент для ухода, хотя мог бы сделать ещё многое: видимо, он понадобился там, где за всей этой механикой надзирают главные конструкторы.
Его ученица Анна Кузьминых (сценарист, романист, участница Pussy Riot, ныне релокант) сказала о нём точно: что бы ни писал Бродский — всё получаются стихи, что бы ни писал Арабов — всё выходит кино. Я не назвал бы его поэтом первого ряда, хотя в клубе «Поэзия» — неформальном, как всё интересное в начале восьмидесятых, — он был среди мэтров, наряду с Искренко, Иртеньевым, Ерёменко. При этом он не попадал в критические обоймы (в отличие от того же Ерёменко, записанного в метаметафористы), мыслился отдельно. У него была чрезвычайно выигрышная позиция — то есть была профессия; и профессия эта была не отхожим промыслом, не формой легализации, а любимым делом. Арабов был не только замечательным сценаристом, но и прирождённым педагогом, с удовольствием размышлял вслух (что и есть оптимальный способ преподавания) и приобщал к своим мыслям пытливое студенчество сценарного факультета ВГИКа. Кино не просто так привлекает философов, и не случайно во ВГИК с такой охотой пошёл преподавать Мамардашвили — другой мастер устного философствования; великая сценаристка Наталья Рязанцева была его музой все последние годы. Есть нечто в самой проблеме композиции фильма, лейтмотивов, музыкальных пауз, — что сближает кинематограф с жизнью и делает его наиболее наглядным, что ли, материалом для изучения самого процесса существования. Все значительные философы ХХ века — Беньямин, Сартр, Фуко, Эко, Бодрийяр, Жижек — испытывали к кинематографу особенно острый интерес, поскольку в кино виднее закономерности бытия, оно вообще самый наглядный материал для изучения его механики, и профессия режиссёра наиболее сходна с занятиями Бога, то есть режиссёры — настоящие священные монстры — именно так себя и мыслят, и это делает их особенно невыносимыми. Сценаристы — иное дело, хотя настоящие гении кино вроде Хичкока повторяют формулу «Для хорошего кино нужны три вещи — сценарий, сценарий и ещё раз сценарий». Сценаристу нужно благородное самоумаление, он должен уметь поставить перед режиссёром вопрос, на который тому интересно будет отвечать. Собственно, задача идеального писателя в том и состоит — задать такой вопрос Богу; ответ обещает стать великим фильмом или грандиозным историческим событием. Можно сказать, что весь ХХ век был ответом на вопросы, которые задали русские классики. Арабов был как раз таким: он умел задавать вопросы, отвечать на которые было интересно Сокурову, Прошкину, Серебренникову, — а ещё точней, их зрителю. Потому что как раз перечисленные постановщики — большие мастера самоустранения: в кажущихся пустотах, затянутых средних планах, молчаливых проходах и проездах болезненно ощущается вот это самое отсутствие. Самый скучный, по-моему, фильм по арабовскому сценарию, — не лишённый при этом благородной загадочности, некоторой дзенской провокативности, — фильм Андрея Добровольского «Присутствие»; Арабов всю жизнь исследовал отсутствие, молчание Бога, которое в лучших работах Сокурова очень ощутимо. Что-то есть, а что — непонятно. И про всю нашу жизнь можно так сказать, и в этом её главный интерес: дураки говорят, что Бога нет и что вообще им скучно. Более умные чувствуют за этим отсутствием то самое присутствие — и всю жизнь ищут; Арабов говорил, что обиднее всего ему было бы уйти, так и не найдя. Но судя по тому, что в последние годы он от кино отошёл и новых сценариев не писал, всё у него получилось.
2.
Как сценарист Арабов занимался главным образом поисками божественной логики — отсюда его интерес к чуду, одноимённый роман, сделанный из сценария замечательного фильма, и главная сфера его интересов, а именно механика судьбы. Арабов не отвлекался на такие вещи, как стилистические ухищрения или выпячивание собственной индивидуальности; залог его сценарного успеха был именно в том, что этот сценарист умел раствориться в режиссёре. Его стихи написаны предельно просто, прозаизированно, а проза — романы «Биг-бит», «Орлеан», «Столкновение с бабочкой» — стилистически нейтральна, даже когда автор пишет внутренний монолог, например, Ленина. Арабова вообще занимала история, её первые лица, их пресловутая роль в историческом процессе: отсюда его роман о Николае II и Ленине, «тетралогия власти» Сокурова, для которой он писал сценарии, и «Русский ковчег», где звучат его же монологи; механику судьбы Наполеона он тоже рассмотрел с особым интересом. Больше всего на свете Арабова интересовал миф — он во многих лекциях говорил о том, что голливудские фильмы именно потому кассово успешны, что опираются на архетипические сюжеты, укоренённые в памяти человечества. Что есть миф? — те основные истории, которые рассказывает о себе человечество. Их не так уж много: самый древний и распространённый — миф о падшем ангеле, который пытается использовать человечество для борьбы с Богом, а самого Бога всё время шантажирует: пусти меня обратно или я взорву мир. Миф о Прометее, Люцифере, Мефистофеле. Воланде, Румате, Штирлице — этой самой природы; в современной истории России этот сюжет тоже чрезвычайно нагляден. Есть миф о Ромео и Джульетте, или о любви поверх фамильных, социальных и расовых барьеров (из него, кстати, сделаны все истории о подростковых бандах, не исключая «Слова пацана», которое прямо восходит к американским Warriors). Есть миф о Золушке, которая либо вознаграждается, либо мстит. Есть миф об Эдипе, то есть о роке. Арабов учил вычленять в своих и чужих биографиях эти великие мифы — и либо избавляться от них (если вас не устраивает такая судьба), либо им следовать.
У него получалось, что большинство биографий можно переписать. Вот «Столкновение с бабочкой» — как раз альтернативная история, в которой не было революции и цареубийства; у него выходило так, что революция не фатальна, что могли включиться тормоза, что Ленин слишком прозаичен, чтобы быть неотвратимым орудием рока. Напротив, историю о Фаусте переписать невозможно — потому что не в Мефистофеле дело, а сам человек вечно соблазняет себя и ни на чём не успокаивается (у него в Фаусте Мефистофель скорее жалок). Арабова занимали те биографии, в которых проступает миф: случайное его не волновало. В «Механике судеб» он подробно рассмотрел случаи Наполеона, Пушкина и Гоголя: сценарные закономерности, которыми управляются судьбы и сюжеты (он считал, — по-моему, обоснованно, — что закономерности одни и те же). Пушкин пытался «перевязать узлы» — его выражение — своей биографии и в этом не преуспел; Гоголь пытался убежать от логики своей судьбы, — но она ползла к нему, как могила к колдуну в «Страшной мести»; У Наполеона всё получалось, пока спала его совесть, — но как только она проснулась, он стал жалеть солдат и задумываться о последствиях своих действий, удача оставила его. Законы судьбы и морали вообще свершаются только для тех, кто признаёт их действие, вот почему великим злодеям при жизни ничто не угрожает, и умирают они чаще всего своей смертью. Но стоит вам признать ответственность и задуматься, как вы становитесь подсудны.