«Человедица и медведица»: рассказ Евгении Некрасовой о медведице, которая коллекционирует фигурки людей и мечтает встретить человека
Писательница Евгения Некрасова, автор романа «Калечина-Малечина» и сборников «Сестромам» и «Домовая любовь», создает в текстах дивный новый мир, собственную вселенную, в котором люди легко меняются местами с животными, а магическое проникает в обыденное. В ее рассказе «Человедица и медведица», написанном специально для «Правил жизни», можно увидеть знакомые и полюбившиеся читателям художественные приемы, а также героиню – ту самую Настю, фигурировавшую в «Коже» и проживающую здесь совсем иную жизнь.
Человедица стоит на плечах, вытянула ноги вверх, сама в майке и обтягивающих штанах. Березит.
Человедица на велосипеде. Велосипедица. Катится по траве. Колеса сделаны тонко, но все же не фарфоровыми кругами, а полуовалом.
Человедец в желтом комбинезоне, куртке, в капюшоне, в сапогах, с коробом-кубом за плечами.
Человедица в коротких штанах, шлепанцах, с человежонком лысым (впрочем, люди почти полностью и все и всегда лысые, не считая половины головы, у них там что-то вроде гривы, загривка, одного ровного цвета, бурого, или желтого, или черного), оба в тёмных очках.
Человежонок одет в красно-синюю одежду, перечеркнутую паутиной, в рках держить мягкую маску, которую снял как шапку.
Человедец сидит на стуле, за столом и ест палками порезанную рисовую колбасу с добавками. Люди едят много странного.
Человедица идет с большими круглыми наушниками на голове. За спиной у неё рюкзак, на плече сумка-тряпка, на ногах кроссовки. Коленки лысые, на задней части лапы рисунок, как клеймо.
Вот она идет, а рядом проезжает велосипедная человедица. Можеть почти наскакивает на неё. Тормозит. Она снимает наушники. Велосипедица спрыгивает лапами на землю. Они ругаются. Дерутся? Или нет, начинают петь.
Я человедица, я человедица,
Не медведица,
Чуть не попала под велосипедицу,
Вот ведь!
И велосипедица тоже:
Я велосипедица, я велисипедица,
Тоже человедица,
И также не медведица,
Чуть не наехала на ещё одну человедицу,
Хорошо, что обошлось,
Вы бы видели эти тормоза в гололедицу,
Молодцы тормоза.
И теперь хором.
Или дуетом.
Человедица, человедица,
Не медведица,
Велосипедица ехала,
встречная прохожая шла,
Тоже не медведица,
Чуть не столкнулись,
Еле разминулись,
Вот же,
Хорошо, что обошлось.
Настя собирала людев, любила очень. Люди переливались от лучей света, пищали под тряпкой при протирании. Выстраивались не рядом, а распространённо, то есть почти жизненно. В жизни, которую себе воображала Настя. Для людёв Настя определила не полку, а целый прямоугольный стол. Он стоял у стенки, сверху Настя накрыла людев стеклянной крышкой. Чтобы не пылились, чтобы их не хватали родня или гости. Стол стоял на толсто-ворстном коврике с турецкими огурцами, который распространялся на расстоянии две с половиной передних настиных лапы от деревянных ножек, на всяких случай, чтоб при падении люди падали на мягкое и не разбивались. На большой ковер у Насти не хватило денег, да и к тому же за него можно было зацепиться спросонья лапами и потянуть за собой, сдвинуть стол с людьми и, не дай Боги, опрокинуть. И сонная Настя ходила-переваливаясь пять месяцев в году, она не могла себе позволить спячку.
Настя сама себя сонную опасалась, поэтому после рабочего дня или с утра подходила к людям тихонько и любовалась со стороны. В единственный свой выходной или после не самого тяжелого рабочего дня, когда лапы не дрожали, Настя позволяла себе снять стекло, положить его на кровать светелки и брать лапами людев, переставлять их, любоваться. Это был её мир. Лапы она перед этим тщательно мыла и протирала.
Настя проснулась утром. За круглым окном черное всё. Самое сложно заставить себя встать с кровати, Настя чуть повыла. За земляными стенами тоже выли. Она влезла в домашние сапоги. Включила свет. Набрала в пустую бочку холодной из крана, горячая давно не ходила. Хорошо, что холодная шла. С водой с началом войны с морскими начались проблемы. Речные негласно поддерживали морских. Однолапая Марина с работы говорила, что это такая отмазка, чтобы не тратить деньги на подогрев воды. И что-то ещё, что-то ещё. Настя уставала от таких бесполезных слов. Достала из пасти тлеющей печи железную бочку с теплой водой. Поставила на пол. Сняла ночнушку, сапоги. Через табуретку влезла в бочку с холодной водой. Повыла, пофыркала. Потом влезла в бочку с теплой. Кажется проснулась. Потерлась мочалой с мылом. Тщательно вытерла шерсть. Влезла в панталоны, рубаху, надела кафтан, паневу, юбку, монисто. Вытащила из печи вчерашний кофий, чуть теплый. Пожевала хлеб, пчелиные соты. Влезла в пальто, платок, шапку, муфту, валенки, нежно посмотрела на фарфоровых людев под стеклом и отправилась работать.
Всего у неё в коллекции — 21 фигурка. Все в порядке, кроме одной, у человедицы в светло-синей одежде, в маске на полморды (очень любят маски человедцы), в перчатках приклеена голова. Но стык заметен только если разглядывать её шею очень близко. Когда Настя ещё жила в родовой берлоге, люди, тогда ещё семеро, стояли на полке. Просила родовых не трогать её коллекцию, Мать не протирать, не переставлять, Братца вовсе не приближаться. Но Настя чувствовала хаос домашней берлоги, вроде бы родня понимала, но думала, что блажь. Настя не могла контролировать их, скорее это они наоборот пытались царствовать над ней, хоть Братец был на год младше. И вот он нетрезвый мимо шёл, локтем задел шкаф, человедцы и человедицы задребезжали, одна человедица покачнулась и свалилась. Братец смеялся, что у докторицы отвалилась башка. Настя рычала на него страшно, слышали соседние берлоги, а Братец прижал уши. После этого она съехала в отдельную берложку, за которую отдавала две-три своего оклада, ну и что. Мать всегда надеялась, что Настя съедет только замуж. Она долго причитала. Слушать не хотела сына, который ей объяснял, что Настя съезжает из-за разбитой статуэтки. Настя съезжала из-за неё и нет. Хотела уйти из дома давно, сейчас крынка терпения поплыла.