Амбарцум Кабанян: «Что такое успех? Это когда узнают на улице?»
Шеф-редактор «РБК Стиль» Анастасия Каменская поговорила с артистом Мастерской Петра Фоменко Амбарцумом Кабаняном сразу о двух премьерах — в театре и кино, а заодно об «авгиевых конюшнях» наших дней, нестабильности и детском желании поскорее повзрослеть.
Мы встречаемся в театре, где на полу поблескивают остатки конфетти. Вчера — как всегда, 13 января, в канун старого нового года — здесь отмечали день рождения театра и вспоминали Петра Фоменко, а сегодня уже репетируют предстоящую премьеру. Это интервью должно начаться с личного отступления. Мы познакомились с Амбарцумом здесь же, в театре (а если точнее — в ближайшем к нему кафе), пять лет назад, и тоже во время интервью. А потом подружились. Тогда, во время первой встречи, он рассказывал о том, что если вопрос вдруг встанет ребром, никогда не сможет оставить родную сцену ради кино, но увидеть себя на экране, конечно, мечтает.
2020 год. Последние дни января. В репертуаре Мастерской Петра Фоменко появляется пьеса Михаила Рощина «Седьмой подвиг Геракла» в постановке худрука Евгения Каменьковича, где Амбарцум Кабанян играет «тоже героя» Тезея. А в российском прокате — биографическая драма Юсупа Разыкова «Танец с саблями», в которой у него главная роль композитора Арама Хачатуряна. Совпадение? Вот уж не думаю.
— Давай сначала поговорим про фильм. Это твоя первая большая роль в кино. И сразу такой герой. Нервно было?
— Это была огромная ответственность. Оригинально я начал, да? (Смеется.) Но это действительно так. Сначала мне было непонятно, как вообще подступиться к роли: то ли зарыться в дневники, смотреть постоянно какие-то записи с его участием, то ли выискивать тексты, где о нем что-то рассказывают. Но это не работает. У каждого человека, кто знает Арама Ильича, свои истории о нем, свое представление. Я, конечно, все это делал, но у меня не получалось почитать книги и в полной мере «превратиться» в Арама. Моим спасением были, прежде всего, сценарий и режиссер, именно его чувства к Араму. И во время подготовки, и на самих съемках он точно знал, что ему нужно. А вот собирать образ отовсюду… ну, не соберешь, мне кажется, это невозможно. Как только кто-то узнавал, что я буду сниматься в этом фильме, мне сразу начинали рассказывать историю про Дали: «Мол, а ты знаешь, что Хачатурян приезжал к Дали домой и там такое было, Сальвадор сплясал ему "Танец с саблями"». А этого же не было, считай, художественный вымысел. И даже сейчас, картина снята, но все равно это страшно, волнительно — как отзовутся люди, почитатели этой величины, справился ли я.
— Вы сразу договорились с режиссером, что не будете добиваться никакого внешнего сходства с Хачатуряном?
— Он боролся с этим с первого дня. Когда я встретился с художником по гриму, она сказала: «Ой, тебе нужно завить волосы». А у нас такой задачи не было. И тут вбегает режиссер, останавливает ее со словами «какой есть, пусть такой в кадр и идет». Там есть и легкая небритость, притом что мужчины всегда брились в то время. Это отражает то состояние, которое мы хотим передать. Именно оно важно, а не внешняя схожесть с героем. Тем более, что я сильно выше, худой. Когда я появился на пробах, Юсуп сказал, что «если мы будем работать с Амбарцумом, получится совершенно другое кино, нежели было запланировано». Но мы кинулись в эту авантюру.
— И как тебе ее результаты?
— Я скажу честно: я себе понравился в кадре, хоть это моя первая большая работа. Мне не хотелось отворачиваться, мне было интересно за собой наблюдать. И когда я смотрел фильм, вспоминал то, что мне говорил режиссер во время съемок, а еще вспоминал, как было иногда сложно. Вот, например, когда Арам лежит в больнице и к нему приходят друзья — Ойстрах и Шостакович. Вот вроде банально, у меня много друзей, я люблю обниматься, целоваться, объятия широко раскрывать, а тут не могу встретить друзей в кадре и все. Прекрасные партнеры, мы уже и поговорили, и посмеялись, и покурили, все в порядке, контакт случился. Но встретить их в кадре у меня не получается, не случается этой широкой души никак. Но в кино есть режиссер, ты с ним работаешь, он направляет, так что эту ответственность и тревогу делишь с ним.
— А в театре она вся на артисте?
— В театре на спектакле ты остаешься один, все, режиссер ушел. Так что в репетиционный период нужно рвать его на куски и высасывать из него все, что можно, чтобы потом, когда останешься один на один со зрителем, работать не вхолостую, чтобы не было такого, что «не случилось», когда на тебя смотрят 400 человек, от которых ты сразу получаешь отдачу. Я помню, как непривычно было на съемках, когда Юсуп в какой-то момент мне сказал: «Сейчас за тебя работают брови, продолжай смотреть вот так». А я такой: «Подождите, ну я же артист, у меня душа глубокая, я по-настоящему сыграть сцену хочу, какие еще брови?» (Смеется.) А потом посмотрел — действительно, они прямо как крылья орла на крупном плане, играть в этот момент больше ничего и не нужно. Как ты понимаешь, в театре про брови в таком контексте речь вряд ли зайдет.
— От того, что ты во время съемок больше познакомился с контекстом этой музыки, личными обстоятельствами жизни композитора, она для тебя обросла какими-то новыми смыслами, раскрылась более полно?
— Я сейчас каждый раз, слушая «Танец с саблями», переживаю эти моменты. Я знаю, что он чувствовал, когда писал именно эти ноты, знаю, что было до, и у меня каждый раз внутри просыпается конфликт с людьми, которые на него давили в тот момент. Я так же зверею, мне так же хочется топать, как в музыке.
— А как ты считаешь, художник, творец в широком смысле слова должен быть «голодным»?
— Подожди, я сначала хочу поговорить про колбаску, а не про какой-то метафизический голод. (Смеется.)