ForbesИстория

«Я буду первопроходцем»: как Шейла Фицпатрик уже более 60 лет изучает историю СССР

Наталья Ломыкина

Профессор Шейла Фицпатрик занимается советской историей более 60 лет, хотя в 60-х годах в Австралии эта тема едва ли была самой очевидной для изучения. Она много раз посещала СССР, дружила с Ириной Луначарской и не понаслышке знает о жизни в стране. В интервью литературному обозревателю Forbes Life Наталье Ломыкиной Шейла Фицпатрик рассказала, почему решила написать книгу об СССР, что она думает о цикличности российской истории и как в целом занялась этой темой.

Историк-советолог Шейла Фицпатрик известна в мире как один из крупнейших специалистов по истории СССР. Она одна из немногих, кто изучал предмет исследования и в режиме реального времени, и после с распада страны. Основные работы Шейлы посвящены не просто исследованию политической ситуации, но и повседневной жизни рядовых советских граждан в сталинский период. Она доктор исторических наук, заслуженный профессор Чикагского университета, член двух Академий наук — американской и австралийской.

Когда речь заходит об истории Советского союза, ее голос считается одним из самых авторитетных в мире. Она писала серьезные работы о политике Сталина и его ближнем круге («О команде Сталина: годы опасной жизни в советской политике»), о социальной истории советского времени, о жизни крестьян, о жизни женщин, о том, как менялась культура и менялось общество.

В 2022 году у Шейлы Фицпатрик вышла научно-популярная книга «Кратчайшая история Советского союза», которая немедленно оказалась в топе продаж книг нон-фикшн в США и Австралии. На русском языке она вышла в издательстве «Альпина Нон-фикшн» в 2023 году и тоже стала бестселлером.

— Давайте начнем с вашего интереса к истории России. В Австралии 60-х эта тема вряд ли была очевидной?

— Она была совсем не очевидной. Интерес к российской или, скорее, советской истории, возник у меня в некотором роде случайно. Меня интересовала прежде всего Россия в коммунистический период. Мне в целом интересен мир середины XX века и наиболее экстремальные события, которые тогда происходили. В университете я хотела изучать нацистскую Германию, но для этого был необходим немецкий язык, которым я не владела, а студентам нужно было изучать второй язык. Русских корней у нас не было, но моя семья знала женщину, которая была заведующей кафедрой русского языка. Это одна из причин.

Однако я была в первую очередь историком — история была моим главным увлечением. На последнем, четвертом, курсе надо было писать диплом. И я подумала: «Ладно, попробую использовать русский язык». Хотя он у меня был не очень хорош, я решила попробовать — и все получилось. Именно тогда я поняла, что мне нравится заниматься исследованиями, самим процессом поиска, а особенно изучением тех вещей, над которыми другие люди не работали, когда есть ощущение некого открытия.

Затем, в соответствии с тем, как это было устроено в австралийских университетах в те годы, можно было получить стипендию в аспирантуре, чтобы поехать куда-то еще и заниматься своей темой. В основном в Оксфорд или Кембридж (в США тогда никто не ездил). Я подала заявку на стипендию и получила ее, но должна была сказать, над чем буду работать. Это не могла быть просто современная европейская история. И я сказала, что хочу заниматься советской историей, потому что именно по ней писала диплом.

Было и еще несколько обстоятельств. Я родилась в 1941 году, окончила университет в 1961-м. И когда я начала искать материалы по советской истории, то ничего не нашла. Встречались тома по раннему периоду, но в целом о ней мало что было написано. Это меня заинтересовало. Идея заняться областью, границы которой не обозначены, была очень привлекательной. Я подумала: «Хорошо, я буду первопроходцем». Это была амбициозная мысль для молодого исследователя из Австралии.

По приезде в Оксфорд я почти сразу поняла: это не то место, тут никто ничего не знает о советской истории. Этому предмету не учат, он обсуждается в основном не историками. В частности, когда речь шла о холодной войне, она была интересна людям из разведки, политологам, а историки любят использовать первоисточники и обычно не оперируют моделями. Они не начинают с заранее заданной гипотезы и не спрашивают, вписываются ли в нее новые факты. Они более эмпиричны.

Мой муж-физик часто называл меня экспериментатором. Другими словами, собирателем данных, который пытается понять, в какие шаблоны эти данные вписываются, но не спешит переходить к обобщениям. Я была неким миссионером в этом деле. Я думала: «Нам нужно включить Советский Союз в сферу исторической науки на Западе».

Конечно, я понимала, что с советской историей в СССР складывается совсем другая ситуация. Спустя некоторое время я подружилась с некоторыми специалистами из России. Они работали в условиях больших ограничений: писали на русском, а не на английском, не пользовались международным научным языком, поэтому всегда возникала проблема концептуального перевода. Так вот, те историки, которых я считала наиболее талантливыми, решали проблемы ограничений за счет того, что становились настоящими знатоками источниковедения. Это был тот путь, по которому должен был пойти честный человек. Может, не совсем мой конек, но источники меня тоже интересовали. Так у нас нашлись точки соприкосновения.

— Вы приехали в Советский Союз в конце 60-х. Если я не ошибаюсь, вы сказали, что это было 50-летие революции, так что, вероятно, это был 1967 год?

— Да, я прибыла осенью 66-го, в начале 1966/67 учебного года.Годом ранее я уже была в туристической поездке вместе с приятелем, ныне покойным.

— Не совсем обычно.

— На самом деле, было здорово поехать со спутником. С нами происходило много захватывающих историй. Например, нам негде было остановиться — и нас поселили в интернат. Потом пришлось звонить в посольство, чтобы они заплатили за нас, и все такое — это был очень хороший опыт, и на следующий год я снова поехала по обмену. Помните, был такой опыт обмена аспирантами? Предметом моего изучения был Луначарский. Я писала его биографию, которая затем плавно перетекла в тему «Луначарский как нарком просвещения».

В любом случае из-за того, что это был Луначарский, меня отправили на филологический факультет, а не на исторический. Это значило, что мне потребовалось намного больше времени, чтобы познакомиться с историками. Надо сказать, что филологи, с которыми я работала, — скажем так, это было не очень продуктивное сотрудничеств, скорее противостояние, но не явное. Это было связано с тем, что мне нужны были архивы, а они хотели контролировать то, что я получаю.

Архивные материалы я в результате брала, но не те, которые мне были нужны. Меня интересовал личный фонд Луначарского, который находился в РГАЛИ, но к нему доступ был закрыт Коммунистической партией. Однако дали доступ к ГАРФ (который так тогда не назывался), это тоже государственный архив.