10 фактов о Венедикте Ерофееве (из первой биографии писателя)
Прочитав книгу Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний» (первую биографию писателя), обозреватель Esquire Игорь Кириенков рассуждает о том, как автор поэмы «Москва — Петушки» стал безоговорочным классиком.
Биографией Венедикта Ерофеева — фундированной или игривой, — стоило заняться лет тридцать назад, когда поэма «Москва — Петушки» окончательно ушла в народ, и автор — живой, но уже с голосообразующим аппаратом, — мог ответить на любые вопросы. Но задавали их почему-то не большие русские режиссеры и литературоведы, а польский кинематографист Павел Павликовский, который тогда еще не был автором из каннской обоймы.
Это ни в коем случае не претензия к Олегу Лекманову, Михаилу Свердлову и Илье Симановскому, написавшим к 80-летию классика его деликатную и проницательную биографию. Не скупясь на развернутые цитаты из воспоминаний о Ерофееве (и из взятых специально по этому случаю интервью), исследователи не сталкивают, а скорее, сополагают противоположные точки зрения — метод, известный по их предыдущим («Осип Мандельштам», «Сергей Есенин», жизнеописание Николая Олейникова) работам. Получается текучий портрет героя и его слабостей: с одной стороны, вполне безоценочный, с другой, лишенный заочного пиетета перед гением.
Оригинальный фокус состоит в том, что биографические главы в «Постороннем» чередуются с филологическими: в них авторы выясняют, насколько Венедикт похож на Веничку и как устроена поэма «Москва — Петушки», которая при чтении кажется такой непринужденной — несмотря на многочисленные отсылки ко всему корпусу мировой литературы и глубоко религиозное, по сути, содержание.
Но важнейшее, пожалуй, открытие — все-таки не секреты «Петушков», а их создатель, который влегкую мог сделать академическую карьеру, но предпочел полчетвертинки на завтрак и укладывать кабель по всей стране. Выясняется, что жизненный проект Ерофеева — это ровно то, что антрополог Алексей Юрчак назвал «вненаходимостью»: осмысленное выпадение человека из регламентированной государством сферы. Постоянно выскальзывать, кутаться в складках империи Ерофееву помогала бутылка, принципиальная как будто безбытность и литература — главная его страсть, не утоленная сочинением поэмы про знаменитый теперь во всем мире маршрут.