Портретная сходка
Анна Толстова о выставке «В круге Дягилевом» и о том, чем стал этот круг для русской культуры

В Шереметевском дворце, отделе Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства, в рамках фестиваля «Дягилев. P.S.» проходит выставка «В круге Дягилевом. Пересечение судеб». Она сделана так, как будто бы пандемии, карантинов и закрытых границ не существует,— с десятками вещей из европейских музеев, вплоть до Центра Помпиду. Впрочем, и для ее героя границ — между искусствами, эпохами, направлениями и даже государствами — как будто бы не существовало.
Несколько выставок, сделанных Сергеем Дягилевым в начале его фантастической карьеры, изменили историю русского искусства, но, пожалуй, Таврическая затмевает остальные. «Историко-художественная выставка русских портретов» открылась весной 1905-го: на дворе — первая русская революция, а в парадных залах Таврического дворца — более двух тысяч портретов двух последних столетий, начиная с допетровских парсун, в эстетской — над дизайном трудился костяк «Мира искусства», Николай Лансере, Лев Бакст, Иван Билибин, Мстислав Добужинский,— развеске. Старый, уходящий мир русской усадьбы и императорской резиденции в лицах, эскиз к будущим многотомным анналам Игоря Грабаря (см. русскомузейный портрет Филиппа Малявина, точно угадавшего хамелеонскую сущность модели), манифест мирискуснического или, вернее, личного дягилевского европейства. В этом был весь Дягилев: что касается искусства — держать руку на пульсе, угадать завтрашнюю моду, глядеть в оба, одним глазом — в архив, другим — в футуристические дали, что касается политики — не видеть у себя под носом и не чувствовать, как земля уходит из-под ног, и хотя мировую войну и русскую революцию несомненно затеяли для того, чтоб сорвать его «русские сезоны», он и тут сумел выкрутиться. Проект «В круге Дягилевом. Пересечение судеб» выглядит двойным оммажем: и Дягилеву, и Таврической — портретной — выставке.





Экспозиция в Шереметевском также состоит из одних портретов: живопись, графика, фотография, даже афиши — Анна Павлова в «Сильфидах», рисованная Валентином Серовым, или Тамара Карсавина в «Призраке розы», рисованная Жаном Кокто,— это тоже своего рода портреты. Композиторы, хореографы, танцовщики, певцы, художники, критики, меценаты, соратники, друзья-спасители — Гарри фон Кеслер кисти Эдварда Мунка (частная коллекция) или Мися Серт кисти Пьера Боннара (мадридский Музей Тиссена-Борнемисы). Трудолюбцы, лентяи, одержимые, интриганы, ревнивцы, завистники, обожатели — под портретами перебранка цитат, лица эпохи в сопровождении голосов эпохи, в диапазоне от восторженных здравиц до злобного шипения. Разумеется, множество автопортретов — от гогеноподобного Бориса Анисфельда