Как густое мещанское счастье стало главной целью
Григорий Ревзин об Эдварде Беллами и его «Взгляде назад»
Роман Эдварда Беллами «Взгляд назад», вышедший в 1888 году, принадлежал к числу самых известных текстов утопической литературы, он печатался миллионными тиражами и переводился на все европейские языки. Максим Горький на встрече с читателями в Америке в 1906 году говорит: «Мы больше знаем о ваших писателях, чем вы о наших. „Хижина дяди Тома" читается во всех уголках России, Эдвард Беллами и его теории в книге „Через сто лет" (один из вариантов перевода „Looking Backward", всего на русский его перевели 11 раз) известны каждому русскому студенту». Тем заметнее относительно скромная известность этого произведения и имени сегодня. По глубине забвения его можно сопоставить только с «Икарией» Этьена Кабе.
Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.
Роман начинается с того, что главный герой Юлиан Вест, состоятельный бостонский обыватель, вернувшись в 1887 году домой после ужина в семье своей прекрасной невесты, ложится спать. Он страдает бессонницей, поэтому спальня расположена в бетонном подполе с железной звукоизолированной дверью. Чтобы заснуть, он, как обычно, прибегает к помощи врача, который воздействует на него «животным магнетизмом». Разбудить утром его должен старый слуга афроамериканского происхождения Джон. Ночью случается пожар, дом сгорает, Джон погибает, врач прямо с утра переезжает в Филадельфию, куда давно уж собирался, а кроме этих двоих о подвале никто не знает. Спальня сохраняется под грудой остатков дома, ее случайно обнаруживают во время работ по благоустройству в 2000 году. Участок, где она расположена, принадлежит семье некоего доктора Лита, дочь которого, прекрасная девушка, оказывается праправнучкой невесты Веста по материнской линии. Причем она уже прочла все его письма к прапрабабушке и мечтает, чтобы и у нее случилась такая же любовь, и вот пожалуйста. И она-то знает, кто он (он засыпает с портретом невесты, и девушка сразу узнает родственницу, а отсюда и его, иначе зачем бы он спал с прабабушкой на груди), а он-то не подозревает! Роман полон сцен описания робости радостного смущения с ее стороны и пылкости сладостных надежд с его, хотя его пугает, что ему сто двадцать девять, а ей восемнадцать. Но мы-то понимаем, что любовь способна творить чудеса, тем более что животный магнетизм сохранил его в самом расцвете сил, а она — вылитая прапрабабушка. Этому пониманию предстоит тяжелое испытание в самом конце текста. Герой опять ужинает, засыпает, просыпается обратно в 1887-м, где вместо юной мисс Лит обратно ее прапрабабушка. Какой реприманд! Все в читателе восстает против этого, но чу, замри, это всего лишь сон. Он таки проснулся обратно в будущем, а за окном прелестная праправнучка собирает в саду цветочки, чтобы украсить стол, за которым они будут завтракать с любимым. Ну а еще, так сказать, параллельно основной линии вокруг наступил социализм, всюду процветание и социальная гармония.
Правда, слово «социализм» Беллами не употребляет, у него «национализм». Здесь можно было бы увидеть самые мрачные перспективы слияния национализма с социализмом в единое течение, но этот будущий европейский альянс американцу совершенно неведом, в свой национализм он не вкладывает никакого превосходства одной нации над другой, имеется в виду, что вся собственность принадлежит нации, она же государство. Как он пишет, «по радикальности высказанных мною мнений я, возможно, больше социалист, чем все социалисты, но слово „социалист" я никогда не переваривал. <…> Для среднего американца это пахнет <…> красным флагом и всевозможными сексуальными новинками, оскорблениями Богу и религии, к которым в этой стране мы, по крайней мере, относимся с уважением. Как бы ни называли себя немецкие и французские реформаторы, социалисты — это не очень хорошее имя для партии, с которой можно добиться успеха в Америке». Красный флаг — это знамя Парижской коммуны, катастрофы, которая произвела крайне тяжелое впечатление на современников, сексуальные новинки — это эксперименты Бартелеми Анфантена с поздними сенсимонистами, которых тот превратил в секту с отрицанием брака. Ни того ни другого Беллами не принимал, но в остальном он полностью следует логике Сен-Симона и программе Фурье, с которыми познакомился через своего учителя, американского социалиста Альберта Брисбена (тот сначала был горячим сторонником Сен-Симона, но, ужаснувшись экспериментам Анфантена, стал фурьеристом).
«Даже наши помешанные в свои светлые моменты стараются делать, что могут»
Как и Сен-Симон, он уверен, что развитие общества неминуемо приводит к обобществлению собственности — сначала частные мастерские, потом — небольшие фирмы, потом корпорации, а дальше национальные корпорации по отраслям и наконец единая национальная корпорация, которая владеет всеми производствами, всеми ресурсами, осуществляет все распределение и все планирование. Никакой революции в этом деле не требуется, вся трансформация совершается только в рамках экономической интеграции, «это совершилось само собой, как только нация стала единственным капиталистом». Общество уже в двух шагах от этого. Фирмы сливаются в корпорации, осталось им слиться в единую корпорацию и обобществиться (эту логику в 1916 году повторит Ленин в статье «Империализм как высшая стадия капитализма», основываясь, впрочем, скорее на практическом плане военной экономики Вальтера Ратенау — все управляется государством для победы в войне,— чем на Беллами).