Анна Толстова о поколении «Плеяды» и выставке «За фасадом эпохи»

WeekendКультура

Человек на задворках

Анна Толстова о поколении «Плеяды» и выставке «За фасадом эпохи»

Борис Голополосов. «Паук (Сон)», 1922. Предоставлено Галеев-галереей

В галерее Ильдара Галеева завершается выставка «За фасадом эпохи», посвященная полузабытым московским художникам-вхутемасовцам 1920–1930-х годов. Постфактум их, изгоев и маргиналов, выброшенных из жизни и из истории советского искусства, стали звать «Плеядой». Выставка, сделанная наследниками художников «Плеяды» в сотрудничестве с Галеев-галереей и Музеем архитектуры имени Щусева, вышла пронзительно-нежной и печальной.

Картину Бориса Голополосова (1900–1983) «Человек стукается головой о стену» — жуткую сцену с обнаженной фигурой, вернее, с обтянутым кожей скелетом, бьющимся, словно попавшее в ловушку насекомое, о стены и острые углы какого-то расстрельного коридора, тюремной камеры или больничной палаты,— датируют 1938 годом. В 1938-м, когда из МОССХа вычищали «формалистов», Голополосова — беспартийного коммуниста, вдохновенного певца революции, успевшего даже вступить в АХР в 1932-м, накануне роспуска всех художественных объединений, к тому же сына старого большевика, участника революции 1905 года, правда, дворянина, что, конечно, портило анкеты,— тоже исключили. Ему удастся восстановиться в союзе лишь в самом конце 1970-х, за несколько лет до смерти. Голополосов был раздавлен, пил, сходил с ума, но все же работал — на ВСХВ, расписывал фресками павильон Киргизской ССР. ВСХВ-ВДНХ, где сегодня полным ходом идет реставрация, и погонные метры соцреализма, с триумфом вернувшиеся в постоянные экспозиции государственных музеев, это, бесспорно, фасад эпохи. А на задворках — голополосовский обезумевший человек в ловушке.

Сергей Эйгес. «Портрет жены с апельсином», 1933. Предоставлено Галеев-галереей

Если говорить о советской литературе 1930-х, то в сознании сегодняшнего читателя она скорее представлена задворками, нежели фасадом, то есть тем, что сознательно писалось «в стол» или отправлялось туда независимо от воли автора, наивно рассчитывавшего на публикацию, а не каноническим соцреализмом, из которого мы с грехом пополам вспомним разве что «Поднятую целину». Но в искусстве фасад — всей мощью монументальных ансамблей ВДНХ или Московского метрополитена — продолжает подавлять задворки. Образ, созданный Голополосовым, столь силен, что его теперь невозможно не воспринимать как образ эпохи Большого террора, хотя первые эскизы с такими мотивами появляются в творчестве художника еще в начале 1920-х. Выставка «За фасадом эпохи» не пытается предъявить зрителю набор столь же сильных образов, разоблачающих фасад как лживую идеологическую конструкцию,— это попросту невозможно за отсутствием такого набора. Но она показывает, что у эпохи было иное измерение, назовем его человеческим, что эпоха была куда сложнее, чем простая схема «соцреализм—авангард», что эта многомерность фасада и задворок могла заключаться в одном художнике, как, например, в Голополосове, и что такое нефасадное искусство, которое, в отличие от литературы, чисто технически гораздо труднее делать «в стол», чудом сохранилось и сейчас способно тронуть нас гораздо больше, чем все, что было вынесено на фасады.

«Человека» Голополосова на выставке нет — есть другие картины и рисунки, например серия «рембрандтианских» карандашных автопортретов 1940-х годов на оборотках каких-то медицинских карточек, где о драматизме времени свидетельствуют не только изображения, но и сам материал, на котором они выполнены. Кое-что из выставленного в Галеев-галерее три года назад показывали в Третьяковской галерее, на превосходной голополосовской ретроспективе, вернувшей почти забытого художника в историю отечественного искусства, да так основательно вернувшей, что теперь он смотрится чем-то вроде символа, наитипичнейшим представителем своего поколения. Это не совсем справедливо: третьяковская ретроспектива занимала большущий зал, в каталоге было опубликовано более сотни вещей — мало кто из «Плеяды» может похвастаться таким богатым oeuvre'ом. Звучит дико, но судьба Голополосова, после 1938 года не выставлявшегося почти сорок лет, по крайней мере — судьба голополосовского наследия, сложилась счастливо. Во всяком случае, в его жизни не было того, что выкосило добрую половину экспонентов, оказавшихся «За фасадом эпохи»: репрессий, смерти на фронте, туберкулеза.

Мария Ильф-Тарасенко. «Портрет девочки», конец 1920-х. Предоставлено Галеев-галереей

От Александра Голованова (1899–1930), учившегося во ВХУТЕМАСе у Александра Шевченко и сыгравшего большую организационную роль в «Цехе живописцев», объединении «шевченят», сплотившихся вокруг учителя, осталось всего три картины: сам он умер совсем молодым от туберкулеза, очевидно усиленного бедственными бытовыми условиями и элементарным недоеданием; дом, в котором он жил в Замоскворечье, сносили в конце 1950-х — наследники не стали забирать на новую квартиру оставшиеся от давно умершего родственника работы. Сейчас, наверное, кусают локти: две из трех головановских картин хранятся в Третьяковке, представленный на выставке «Уголок улицы», метафизическое сновидение с розовым кубом подслеповатого, безоконного дома и серо-бурой спиралью уличного писсуара, какие, оказывается, были в Москве 1930 года, можно смело назвать одним из лучших городских пейзажей в довоенной советской живописи. Голованов, пижон и богема, мечтавший сниматься в кино, знал себе цену: по репродукциям известна его утраченная картина «Голованов на том свете, или Именины автора», где художник предстает в компании Гоголя, Достоевского, Толстого и многочисленных райских гурий.

Николай Прокошев (1904–1938), учившийся во ВХУТЕМАСе у Константина Истомина и Павла Кузнецова и слывший едва ли не лучшим из всех их учеников колористом, о чем на выставке свидетельствует дивный натюрморт с черемухой, тоже умер от туберкулеза, заработанного еще в студенческие годы — в холодных вхутемасовских общежитиях. На него возлагали большие надежды в плане монументальной живописи — по причине здоровья он ею заняться так и не смог, был вынужден работать в «мелкобуржуазных» камерных жанрах: натюрморт, интерьер, интимный портрет. Его, так и не принятого в МОССХ, спасали всем миром: жена, Лидия Агалакова (1904–1993), ученица тех же Истомина и Кузнецова и художница не меньшего дарования, если судить по чудному фовистскому автопортрету 1934 года, бросила учебу и бралась за любые околохудожественные заработки; драгоценную путевку в Крым выбивал для однокашника Юрий Павильонов.

Анатолий Гусятинский. «Композиция с лодкой», первая половина 1920-х. Предоставлено Галеев-галереей

Юрий Павильонов (1907–1937) с самого начала своей вхутемасовской учебы считался чуть ли не самым даровитым студентом Льва Бруни и Владимира Фаворского — судя по «Двум мальчикам» или натюрморту с бумажными цветами, у Александра Дейнеки подрастал мощный соперник (композицию «Бумажных цветов» Дейнека, кажется, откровенно передрал и опошлил в своем «Осеннем натюрморте»). Павильонов, чистый глаз и чистая душа, хлопнул дверью института в 1930-м — в знак протеста против увольнения лучших преподавателей, Кузнецова, Бруни, Фаворского. Разочаровался, бросил живопись и пошел к Владимиру Татлину — строить и испытывать «Летатлина». На испытаниях татлинского орнитоптера разбился, вывихнул руку, зато вправил мозги и вернулся к учителям — работать в бригаде монументальной живописи Фаворского и Бруни. Умер в 1937-м, тридцати лет от роду: саркома сердца, чистые сердца не выдерживали.

Константин Эдельштейн (1909–1977) тоже бросил ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН в 1930-м, протестуя против травли учителей. Подвизался в книжной иллюстрации и монументальных росписях, обладал большим педагогическим даром, но, не получивший диплома, официально преподавать не мог — вся его обширная московская школа, которую он в 1960-е годы приобщал к вхутемасовской традиции, была, так сказать, воскресной. Эдельштейн к тому же собирал и сохранял картины своих друзей-однокашников, но его собственная ранняя живопись почти вся погибла во время войны — можно лишь воображать, как хороша она была, глядя на крошечный этюд «Военные огороды» 1943 года.

В 1942-м на фронте погибнут одногодки Сергей Маркин (1903–1942), кого на одном из моссховских обсуждений Соломон Никритин назвал «надеждой нашего искусства», и Лев Зевин (1903–1942), уроженец Витебска, учившийся там у Юделя Пэна, Марка Шагала, Казимира Малевича и Веры Ермолаевой, а потом отправившийся в Москву и так блестяще защитившийся у Роберта Фалька, что его командировали в Париж, куда он, конечно же, не поехал по причине нехватки валюты для пенсионерских поездок вхутемасовсцев. В 1944-м на фронте погибнет Сергей Эйгес (1910–1944), одаренный ученик Александра Древина, самый романтичный и самый музыкальный живописец из всей компании, вечно влюбленный в какую-нибудь прекрасную даму,— кажется, будто в галерее показано много его картин и рисунков, но, увы, всего их осталось так мало, что на персональную выставку не хватит. Другого талантливого древинского ученика, Романа Семашкевича (1900–1937), расстреляют по приговору «тройки» в 1937-м. При аресте НКВД конфискует из комнаты в коммуналке около двухсот картин — несмотря на реабилитацию художника в 1958 году, возвращены они не были, что с ними стало, неизвестно. Семашкевич к моменту ареста был в некотором роде знаменитостью, его еще студенческие работы приобрели Третьяковка и Русский музей, его ценил Николай Харджиев и художники группы «13», с которыми он выставлялся,— все то, что не попало в лапы НКВД, сберегла преданная вдова, разве что стерла самые острые, в ильфо-зощенковской манере подписи с его сатирической графики. Того, что осталось от Семашкевича, хватило на несколько музейных выставок.

Ева Левина-Розенгольц. «Двойной портрет», 1929–1930. Предоставлено Галеев-галереей

«Плеяда» — термин искусствоведа Ольги Ройтенберг (1923–2001), памяти которой посвящена выставка «За фасадом эпохи». Ее судьба тоже в чем-то похожа на судьбу ее героев: дело всей ее жизни, книга о забытых художниках 1920–1930-х годов «Неужели кто-то вспомнил, что мы были?..», над которой она работала четверть века, вышла не в середине 1990-х, когда была готова к печати, а после смерти автора, в середине 2000-х, когда прошло сравнительно много выставок и появились какие-то публикации. Но она все равно осталась первооткрывателем поколения «Плеяды» — их, готовых заниматься таким маргинальным, выморочным искусством на обочине авангарда и соцреализма, было на весь застойный СССР всего два человека: Игорь Савицкий, создатель музея в Нукусе, сохранял его физически, увозя все что можно в далекую Каракалпакию; Ольга Ройтенберг сохраняла его историю, составляя свою мозаичную панораму из воспоминаний, интервью и разрозненных документов, но при этом не уставала добиваться выставок, порой однодневных, чтобы дожившие до относительно вегетарианских времен художники не провалились в Лету живьем. Ее большую, многостраничную книгу-альбом сложно читать — она написана бессистемно, взахлеб, в духе экспрессионизма, но этим соприродна своему материалу: экспрессионизм — в широком смысле слова — и был общим знаменателем для художников «Плеяды».

Сочувствующая им художественная критика тех лет писала об этом экспрессионистском духе — в переводе на язык партийной критики это означало «индивидуализм», «субъективизм» «упадничество», приверженность «мелкобуржуазным» жанрам, «религиозно-мистические настроения». При этом большинство из них, «формалистов», исключенных из МОССХа или так и не принятых в его члены, участвовало в большом советском художественном проекте — в монументальных росписях, в оформлении праздников, в книжной и журнальной иллюстрации, в текстильном дизайне. Но, не готовые раствориться целиком в коллективном производстве монументально-декоративного стиля эпохи, они умудрялись выгородить для себя, в своем частном, с начала 1930-х уже не смеющем претендовать на публичный показ творчестве, небольшое пространство свободы. Свободы в подлинной, а не риторической верности классикам, будь то Ван Гог, как у Семашкевича, или Рембрандт, как у Эйгеса. В «мелкобуржуазном» станковизме и его «старорежимных» жанрах — в лирическом неиндустриальном пейзаже, в домашнем интерьере, в портрете, особенно в детском и женском. Чем больше пафоса вывешивалось на фасад эпохи, тем больше нежнейшей любовной лирики пряталось за этим фасадом.

Трудно сказать, о чем эта выставка: о хорошей живописи, о свободе, о советском экспрессионизме, о судьбе поколения, вернее, о судьбе одной, особенно невезучей социальной группы этого поколения, о честности, человеческой и художнической. Выставки обо всем сразу, без лейтмотива, редко бывают удачными — выставка «За фасадом эпохи», несомненно, большая кураторская удача Лилии Мороза и Елены Желудковой, выпускниц первой кураторской школы Еврейского музея и «Энциклопедии русского авангарда», и их помощников, галериста Ильдара Галеева, знатока советского искусства межвоенного времени, и Елены Чирковой, наследницы и биографа Антона Чиркова (1902–1946). Вот тоже поразительная биография — как будто бы без внешних трагедий: Чирков, еще во вхутемасовской мастерской Ильи Машкова прозванный Савонаролой за радикальные даже на фоне всеобщего радикализма 1920-х претензии к искусству, благополучно стал членом МОССХа в 1932-м, до самой смерти от сердечного приступа преподавал в Художественном училище памяти 1905 года и был любимцем учеников, воспитывая их на венецианцах, Рембрандте, Сурикове и Ван Гоге, а также внес свой вклад в дело монументального искусства, но несколько своеобразным для советского художника способом — незадолго до смерти он расписал храм Святителя Николая в подмосковном селе Жегалово.

Антон Чирков. «Красное знамя», 1942. Предоставлено Галеев-галереей

Чирков, сын сельского священника, был человеком глубоко верующим и воцерковленным — мы видим это и по его «Автопортрету с Евангелием на голове», и по портретам священнослужителей, написанным в первые годы войны, когда в отношении Церкви были сделаны некоторые послабления. Но точно таким же памятником советского религиозного искусства выглядит его «Красное знамя» (1942) — натюрморт с брошенным впопыхах знаменем, которое художник подобрал во дворе дома на Масловке 16 октября 1941 года — в дни всеобщей московской паники и бегства. Главной картиной в революционном цикле Голополосова была «Борьба за знамя» — по иронии истории знамя досталось истинному христианину Чиркову. Все это — и архиереи, и спасенное знамя — образцы чистейшего, подлинного экспрессионизма, замешанного — в полном соответствии с педагогической программой Чиркова, на венецианцах, Рембрандте, Ван Гоге и Сурикове. В Третьем рейхе такое искусство сходу объявили бы «дегенеративным», в СССР, попадись оно на глаза разнообразным бескиным и кеменовым, немедленно навесили бы ярлык «формализма» с каким-нибудь опасным расширением в виде «реакционных религиозно-мистических настроений». У Теодора Адорно есть один пассаж, из которого следует, что экспрессионизм, крик ужаса, боли, отчаяния и бессилия, это единственное, что остается искусству после Освенцима. «За фасадом эпохи» говорит нам о том, что и во время Освенцима экспрессионизму находится место — как тому человеческому, которого не бывает слишком.

«За фасадом эпохи». Галеев-галерея, до 6 февраля

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Все не так, как на самом деле Все не так, как на самом деле

Не все то эко, что им называют. 10 наиболее живучих «зеленых» сказок

Playboy
Только не бросай его Только не бросай его

Он тебе в принципе интересен, но... Можно ли полюбить спорт раз и навсегда?

Cosmopolitan
Входит и выходит Входит и выходит

За связи с Эпштейном британского принца Эндрю изгнали из приличного общества

Tatler
Стартап как на ладони. Что знают о вашем проекте инвесторы с предпринимательским опытом? Стартап как на ладони. Что знают о вашем проекте инвесторы с предпринимательским опытом?

Как знания о работе в стартапе изнутри изменили систему оценки проектов

Inc.
Соль земли Соль земли

Полезные ископаемые, в которых отразилась история планеты

Вокруг света
«Быть обнаженной в 62 года сложно»: Эмма Томпсон смогла преодолеть стеснение «Быть обнаженной в 62 года сложно»: Эмма Томпсон смогла преодолеть стеснение

Эмма Томпсон поделилась наблюдениями о красоте женского тела

Cosmopolitan
«Идут, уткнувшись в мобильник»: водители обвинили пешеходов в беспечности «Идут, уткнувшись в мобильник»: водители обвинили пешеходов в беспечности

Какие пешеходы раздражают водителей?

РБК
Эскортница, ставшая политиком: как Марта Ришар изменила жизнь всей Франции Эскортница, ставшая политиком: как Марта Ришар изменила жизнь всей Франции

До самой смерти Марте Ришар припоминали ее прошлое

Cosmopolitan
Верная примета Верная примета

Стоит ли верить и слепо следовать приметам? Давай разберемся

Лиза
Песчинка и собирательница помета оказались самыми маленькими сухопутными улитками Песчинка и собирательница помета оказались самыми маленькими сухопутными улитками

Зоологи описали два новых вида миниатюрных улиток из Вьетнама и Лаоса

N+1
Какие сигналы обществу подает новогодний кинопрокат Какие сигналы обществу подает новогодний кинопрокат

Какой диагноз обществу ставят картины «Портрет незнакомца» и Don’t Look Up

СНОБ
Жизнь советских людей: какие привычки не понять современной молодежи Жизнь советских людей: какие привычки не понять современной молодежи

Некоторые привычки времен СССР остаются актуальными до сих пор

Cosmopolitan
Хочу учиться до 100 лет Хочу учиться до 100 лет

Герои статьи вновь оказались в статусе студентов, когда им было больше 60 лет

Лиза
Встречка на МКАД и попкорн. Шесть невероятных происшествий с каршерингом Встречка на МКАД и попкорн. Шесть невероятных происшествий с каршерингом

Резонансные инциденты с автомобилями российского каршеринга

РБК
Роботы в кино: устройства, которые «сыграли» в фильмах Роботы в кино: устройства, которые «сыграли» в фильмах

В каких фильмах использовали настоящих роботов?

Популярная механика
Радиус протона измерили по переходу 2S−8D атома водорода Радиус протона измерили по переходу 2S−8D атома водорода

Физики сообщили о точном измерении частоты перехода 2S1/2−8D5/2 атома водорода

N+1
Солнечный свет сдвинул равновесие реакции в сторону продуктов Солнечный свет сдвинул равновесие реакции в сторону продуктов

Выход процесса этерификации возрос на 15 процентов

N+1
Год во время чумы Год во время чумы

Самые зрелищные фото самых зрелищных происшествий 2021 года

Maxim
От «Нивы» до «Майбаха». На каких автомобилях ездил Нурсултан Назарбаев От «Нивы» до «Майбаха». На каких автомобилях ездил Нурсултан Назарбаев

Гараж Нурсултана Назарбаева: роскошные лимузины и очень дорогие суперкары

РБК
Из другого теста Из другого теста

Как шеф-повар построил бизнес с оборотом 900 млн рублей на римской пицце

Forbes
Мы ищем таланты Мы ищем таланты

8 основных типов дарований и способы раскрыть свой потенциал

Лиза
Шесть полезных свойств брусники Шесть полезных свойств брусники

Брусника содержит много антиоксидантов, улучшает пищеварение и здоровье глаз

РБК
Крещенские купания: как подготовить организм к проруби Крещенские купания: как подготовить организм к проруби

Как окунуться в прорубь и сохранить здоровье

Cosmopolitan
Как устроен детектор гравитационных аномалий: бессмертное наследие Эйнштейна Как устроен детектор гравитационных аномалий: бессмертное наследие Эйнштейна

Начинается эра нового метода — гравитационно-волновой астрономии

Популярная механика
Как сохранить брак после измены? Мнение психолога и примеры звезд Как сохранить брак после измены? Мнение психолога и примеры звезд

Кто-то из вас спросит: "Зачем сохранять брак, если вторая половина изменила?"

Cosmopolitan
Зачем об этом говорить Зачем об этом говорить

Истории мужчин, которые, столкнувшись с онкологией, обрели голоса

GQ
Правило одной ладони: почему на тарелке должно быть именно столько овощей Правило одной ладони: почему на тарелке должно быть именно столько овощей

Заставляешь себя есть побольше полезных плодов? Не надо мучиться!

Лиза
На новом месте: как самостоятельно организовать квартирный переезд На новом месте: как самостоятельно организовать квартирный переезд

Как без лишних нервов и стресса организовать переезд на новую квартиру

Forbes
Нежеланное повышение: как быть, если вы не хотите управлять людьми Нежеланное повышение: как быть, если вы не хотите управлять людьми

Есть ли способ продвигаться в компании, но не идти в управление?

VC.RU
Как выглядит создатель WhatsApp — у него русские корни! Как выглядит создатель WhatsApp — у него русские корни!

История Яна Кума — создателя мессенджера WhatsApp

Cosmopolitan
Открыть в приложении