Бегите к Торлониа
Сергей Ходнев о выставке античной скульптуры, сенсационной даже по римским меркам.
В Капитолийских музеях Рима проходит выставка «Мраморы Торлониа. Собирая шедевры». Девяносто два антика из величайшего частного собрания греко-римской скульптуры на свете — коллекции Торлониа — отреставрированы на средства компании Bvlgari и доступны для обозрения впервые за многие десятилетия.
Неожиданности начинаются с первого же выставочного зала, где зрителя встречает ростовая бронзовая статуя героически обнаженного Германика: не мрамор (вопреки названию выставки), но зато стопроцентная драгоценность просто по определению. Бронза, в отличие от мрамора, который разве что на известь пережечь,— материал на свою беду очень практичный в смысле повторного использования, и прекрасному Германику досталось невероятное везение: не превратиться в какую-нибудь там горку пушечных ядер, но мирно пролежать в латинской земле до XIX столетия. А теперь открывать выставочную подборку древнеримской портретной скульптуры, в которой чего только нет. Основной блок, естественно, составляют известные по многим другим собраниям портретные бюсты Цезарей I–III веков и их супруг, но завершает его женский портрет константиновского времени (так называемая «Фауста Елена») с удивительно тонкой для упадочной поры классицизирующей лепкой лица. Ну а на старте — три ультраредких бюста республиканской еще эпохи, включая знаменитого «Старика из Отриколи», чью изрытую морщинами брюзгливую физиономию с позапрошлого столетия принято приводить в пример того, как с первых своих шагов портретное искусство классического Рима рвалось к психологически изощренному и иногда даже беспощадному «веризму».
И все же несколько десятков попавших на выставку в залах капитолийской виллы Каффарелли правителей, богов, богинь, атлетов, ваз, саркофагов — не только краткий курс истории античного ваяния, пусть и наглядный (за этим-то можно обратиться и по соседству — в основную экспозицию Капитолийских музеев). Это еще и новелла о собирательстве, археологии, менявшихся реставраторских приоритетах и перипетиях новоевропейского античного вкуса, в которой есть вдобавок другой сквозной сюжет — семейный.
Если помните, в «Графе Монте-Кристо» Альбер де Морсер, попав в заложники к римским разбойникам, просит друга раздобыть деньги на выкуп: «Бегите к Торлониа, возьмите у него четыре тысячи пиастров»,— а в ожидании исхода мирно спит в катакомбах: «Мне снилось, что я танцую галоп у Торлониа с графиней Г.». Виконт, как и Дюма, знал, о чем говорил: род Торлониа действительно находился в эту пору в зените великолепия, и вряд ли у кого-то еще в Риме можно было непринужденно выпросить среди ночи тысячи пиастров. Великолепие это, впрочем, было недавнее. Семья выходцев из Оверни поселилась в Риме ближе к концу XVIII века и поначалу торговала тканями, но быстро нашла настоящее золотое дно — банковское дело. Занимаясь финансами несчастных римских пап наполеоновского времени и ссужая им деньги, Торлониа стали своими людьми при дворе и в городе, потом сказочно разбогатели, потом получили многочисленные княжеские и герцогские титулы, потом породнились с великими фамилиями древней знати вроде Орсини и Колонна. Иными словами, в начале XIX века умудрились проделать тот же блистательный путь, который совершили их единичные коллеги эпохи Ренессанса.
И, как полагалось настоящей римской аристократии, Торлониа немедленно стали страстными коллекционерами древностей. Последние оказывались у них буквально под ногами: скупая земли в Риме и окрестностях, князья проводили там раскопки. Так были найдены и тот же бронзовый Германик, и аттический вотивный рельеф (единственный греческий оригинал на выставке), и несколько эллинистических атлетов, и горельеф с видом остийского «Августова порта», испещренный загадочными изображениями (тоже вотивного толка, видимо) и сохранивший следы первоначальной раскраски.