Владимир Гусев
Благодаря директору Русский музей встречает 125-летие империей из дворцов и парков, где консервативность сочетается с дискуссиями о современном искусстве. А в апреле академик РАХ и лауреат ордена Почетного легиона отметит 75-летний юбилей.
Каким вы видите Русский музей в ближайшем будущем и чего ему не хватает прямо сейчас?
Мне не хватает зрения, оно с возрастом становится слабее. (Смеется.) Я вижу проблему в отношениях традиционного художественного музея и того искусства, которое называют сегодня современным. Есть вещи, которые не вмещаются в рамки музея, они требуют видеофиксации. Куда делись произведения, показанные в рамках биеннале «Манифеста 10» в 2014 году? В фондах хранения должны оставаться фотофиксации таких экспозиций. Много лет назад мы начинали выставки современных художников, моих сверстников — Анатолия Белкина например. Мы показывали экспонаты из материалов, отличных от традиционных живописи и графики. Например, скульптуру из железа, которое ржавеет со временем. Как такие работы хранить, как реставрировать? А потом искусство вышло на улицы: художники начали рисовать покрышками автомобилей на поверхности мостов — и это тоже считается произведением искусства. Есть огромные вещи, которые мы приобрели сгоряча, а они не вмещаются в дворцовые залы — значит, нужно строить новые помещения.
В 1980-е вы возглавляли отдел современного советского искусства. Как изменилась работа с ним сейчас и что такое музей современного искусства?
Тогда была идеологическая цензура, которая исходила не от нас. Сейчас современное искусство настолько изменилось, что я уже не могу назвать его изобразительным. Я не понимаю, что такое музей современного искусства, ведь современность — это понятие скользящее. Павел Третьяков и Александр III собирали в XIX веке современное им русское искусство. Я не знаю, как через 50 лет будет называться музей, который сейчас называют современным. Каковы критерии в оценке такого искусства? Я не уверен, что они есть даже у специалистов.