Прочтите фрагмент нового романа Бориса Акунина
Книга «Мiр и война» выйдет в свет 7 сентября.
Новый роман «Мiр и война» – это классический Акунин, каким его знает и любит широкая публика. Художественное приложение к седьмому тому «Истории Российского государство» – проекта, затеянного писателем семь лет назад – представляет собой одновременно исторический детектив на огненном фоне событий 1812 года и оммаж великой саге Льва Толстого. Сам автор комментирует новинку так: «У меня вышел новый роман. Страшный. Разница с почти одноименным романом Толстого в том, что у него сначала вышел бумажный вариант, а у меня – электронный и аудио. Бумажный поступит в магазины в конце недели».
— Куда?
— Как куда? Как куда? — Девочка задохнулась. — Платон Иваныч верно сказал. Нужно понять, как Палашу убили.
— И как же ты это поймешь?
— Надо осмотреть телесные поврежденья. По ним будет видно. Я когда животных вскрываю, обязательно нахожу.
Снаружи-то не всегда уразумеешь.
А ведь устами младенца, подумала Полина Афанасьевна.
— Нешто послать за Петром Карловичем в Звенигород? — стала соображать вслух Катина. — Иль лучше съездить в Москву, в университет? У меня ректор Иван Андреич в долгу, выделит медицинского профессора.
— Петр Карлович поди уж пьянехонек, — вкрадчиво молвила Саша. — А в Москву ехать — это сколько времени. И зачем? Я сама покойницу и общупаю, и, коли надо, разрежу.
Другие подумали бы: экое чудовище, а Катина внучкой залюбовалась. У кого еще такая есть?
— Ладно. И на пуговичку погляди, которую я у Палаши в волосах нашла.
— В микроскоп, да? — обрадовалась Александра. Микроскоп у нее был новый, подаренный на день ангела, она в него совала все подряд.
Они уже шли прочь от церкви вчетвером: помещица с внучкой, каурый в поводу и Фома Фомич.
Сашенька бойко объясняла штурману на его болбочущем наречии, куда и зачем они идут. Бабушка восхищенно слушала, англичанин присвистывал и без конца повторял свои любимые два словечка.
Потом Женкин завел одну из своих морских баек. Они у него имелись на все случаи жизни, и начинал их Фома Фомич всегда без предисловий.
— Это, значит, шли мы в огиб Доброй Надежды, и у нашего капитана Скэллопа пропал глаз. Скэллоп был одноглазый, носил в дырке круглую жемчужину, вот такущую, с нарисованным зрачком. Ценности огромной, гиней, тогоэтого, в сто или двести. Он щеголь был, Скэллоп. На ночь всегда клал свой жемчужный глаз в стакан с ромом. Утром проснется, стакан — залпом, потом жемчужину изо рта вынет — и в глазницу.
Только просыпается он однажды, а стакан, того-этого, пустой. Ром кто-то выпил, а глаз спер. Что началось! Я-то сразу на марсового Перкинса подумал. Поганый был человечишко, лодырь и вор. Взял его за грудки: ты украл, говорю! Перкинс, того-этого, ни в какую. Обыскали его вещи, сундук — нету. Божится, что не брал. Слово за слово — хватается Перкинс за нож. Но я быстрее, рраз — и всадил ему железку прямо в сердце. Чик — и нету Перкинса. Сдох. А в море закон какой? Кто своего товарища без вины прикончил, тому тоже не жить. На доску — и за борт.