Пианист Риад Маммадов — о джазе, классике и образе рая
17 апреля пианист Риад Маммадов выпустил мини-альбом с произведениями Чайковского, Шопена и Дебюсси. Мы встретились с музыкантом и музыковедом, чтобы обсудить тему импровизации в классической музыке, а также поговорить о джазе и скорости наших дней.
Все концерты пианиста Риада Маммадова в апреле отменились так же, как у других музыкантов по всему миру. Однако запланированные на этот месяц премьеры остались в силе. Первая — сингл «В ожидании Азизы» в редком для уха русского слушателя (но неизменно его цепляющем) жанре джаз-мугам. Вторая — классический мини-альбом под названием «Суррогатные мечты II» с произведениями композиторов эпохи романтизма: Шопена, Чайковского и Дебюсси. Разные и по жанрам, и по смыслам, два этих релиза иллюстрируют интересы музыканта, считающего, что исполнитель выступает проводником, уводящим нас за собой в мир композитора, его мыслей и чувств. О классике и джазе, разнице восприятий и интуиции мы поговорили с пианистом и музыковедом, успевающим не только гастролировать по городам и странам, но также заниматься своей диссертацией в Московской консерватории. Она, в частности, как раз о джазе-мугаме, с которого мы начинаем разговор.
— Джазу-мугаму вы посвятили свою диссертацию, а сейчас вышел сингл «В ожидании Азизы». Как так получилось, что этот жанр стал сферой одновременно и научных, и исполнительских интересов?
— Джаз-мугам для меня — больше научная история. Моя диссертация посвящена жанрам современного музыкального искусства Азербайджана, в том числе и мугаму. К этому привели меня друзья. Идею написания работы мне подсказала мама, но проблему я нашел благодаря своим друзьям-музыкантам — Теодору и Вангелино Курентзисам. Тогда мы как раз работали над церемонией открытия Европейских игр в Баку и писали большое количество азербайджанской симфонической музыки. И, будучи всецело этим поглощенным, я понял, что именно хочу исследовать в своей работе. Какие-то определенные пазлы сложились.
— Про джаз часто говорят, что в нем гораздо больше свободы, чем в классической музыке. Нужно ли как-то быть внутренне к этой свободе готовым? И можно ли вообще проводить такие сравнения?
— На самом деле, джаз — тот жанр, где очень много условностей. И чем больше свободы, тем больше условностей. Но, как ни странно, это работает и в обратную сторону тоже: чем больше условностей, тем больше свободы приходится находить. Джазовая музыка уже давно академическая музыка. За сто с чем-то лет своего существования она прошла те же пути, что и классическая музыка, начиная с периода барокко. И так только кажется, что джаз — свободный. На самом деле, это строгие и сложные гармонические взаимоотношения внутри одного квадрата (квадрат — период музыкального построения, форма джазового сочинения. — «РБК Стиль»). Чем определяется свобода? Прежде всего, границей. Потому что свобода без границ — это анархия. Искусство заключается в том, как ты чувствуешь себя в этих границах. Суть в том, чтобы научиться быть свободным внутри строгих форм. Потому что джаз — это гармонии. Не просто септаккорд, трезвучие с семерочкой, а огромное количество взаимодействий — ладовых и гармонических — внутри нескольких звуков в левой руке. И эти звуки, они могут звучать одинаково, но функция их несет собой тон настроения. И то, что получается из всего взаимодействия звуков, образует целую вселенную. Если эту вселенную создаешь убедительно, она приводит к невероятным красотам. Плюс нужно интуитивно точное чувство вкуса и стиля внутри. Это должно быть на уровне ДНК, с молоком матери, скажем так.
— Есть ли место импровизации в классической музыке?
— Бах был великим импровизатором, Лист был величайшим импровизатором, Моцарт тоже. Вообще, в эпоху барокко не было понятия «играть строго по нотам», все каденции были импровизированными. Это с приходом романтизма эго вышло вперед, и все стало максимально фиксированным, записывалось до конца. А до того, в средневековой музыке, было гораздо меньше условностей. Не было определенного лада, точно мажора или точно минора. Если сейчас послушать любую музыку средневековых композиторов — Жоскена Депре или Гийома Дюфаи, можно почувствовать отсутствие почвы под ногами, потому что нет ладового представления, тяги нет, гравитации. То же самое, к слову, и в джазе.
— Если говорить о чувственном познании и об опыте, который мы получаем через книги, через искусство. Насколько важную роль играют обе эти составляющие для музыканта?
— Когда читаешь «Войну и мир» в 15 лет, а потом в 25 лет — это разные совершенно сочинения, и замечаешь, что в 15 половину не понимал из того, что видишь сейчас. А в 35 лет снова будешь совсем по-другому воспринимать. Мы меняемся всю жизнь. Но это сложная совокупность всех факторов. Возраст не имеет значения, и книги тоже не совсем играют роль. Можно прочитать огромное количество книг, но не уметь чувствовать ситуацию. К сожалению, эти понятия не всегда пересекаются. Ты читаешь, чтобы раскрыть какие-то свои внутренние струны, вытащить их, это способ их тянуть и познавать себя изнутри. Но если с детства есть чисто интуитивно правильное чувство формы и стиля — это обычно и называют талантом — то ты можешь играть. От таланта зависит, короче говоря, очень много. Но, конечно, хочется быть образованным человеком. Меня всегда поражало, как Ремарк мог точно выстраивать предложения и рисовать вот эти высокие материи простыми словами в послевоенное время, когда все вокруг было разрушено. Это красота. Он это мог делать в литературе. А наша задача, музыкантов, — уметь это делать в музыке, правильно излагать свои мысли.