Хинь да зрятина
«— Вот, — говорил Ситанов, задумчиво хмурясь, — было большое дело, хорошая мастерская, трудился над этим делом умный человек, а теперь всё хинью идёт, всё в Кузькины лапы направилось! Работали-работали, а всё на чужого дядю! Подумаешь об этом, и вдруг в башке лопнет какая-то пружинка — ничего не хочется, наплевать бы на всю работу да лечь на крышу и лежать целое лето, глядя в небо...»
Рассказывая о жизни мастерской в повести «В людях», Максим Горький заставляет читателя почти физически ощутить ту беспросветную тщетность жизни, даже шире — существования, которую (разбуженные строками Лермонтова) осознают мастера и другие обитатели мастерской. Всё бесцельно, впустую, напрасно, зря. Всё, что сделано одними, будет испорчено другими, говоря словами Анны Андреевны Ахматовой, «расхищено, предано, продано». Большое дело — пойдёт в Кузькины лапы. И Кузька этот не имеет никакого отношения к Кузькиной матери — это прозвище одного из персонажей, Кузька-жучок. Вроде бы звучит оно даже мило, с уменьшительно-ласкательными суффиксами, но, если знать, что за жучок этот Кузька, понимаешь, как страшно такое сравнение. Ведь этот жучок, прожорливый и плодовитый, уничтожал злаки и мог оставить крестьянина без хлеба. И душу мастеров точит, гложет невидимый жучок «голодной тоски», ведь всё хорошее — обречено, созидание бессмысленно. Созданное — сгинет, пойдёт прахом или, как пишет Горький, «хинью».
В литературе это слово мы можем встретить не только у Горького. Оно появляется у Тургенева, Лескова и других авторов. Однако мы воспринимаем «пойти хинью» и «пойти прахом» вариантами одного фразеологизма и не пытаемся проникнуть глубже, выяснить, что же это за «хинь» такая, о которой знали наши прадеды и прабабушки, а мы — позабыли. И что заставило это слово уйти на покой, уступив место синонимам и… родственнице.
Приглядитесь к определению слова «хинь» в толковом словаре Дмитрия Николаевича Ушакова и, думаю, сразу увидите сходство: «хинь, хини, мн. нет, жен. (обл.). Ахинея, вздор, чепуха».
В статье «О слове “ахинея” в русском литературном языке» блестящий лингвист Виктор Владимирович Виноградов очень убедительно и интересно доказывает: слово «ахинея» происходит не от «афинейской премудрости» и не от языка офеней, а является родственником «хини», таким же «выходцем из диалектов», великорусских говоров. По мысли учёного, именно «ахинея» (охинея) и заставила «хинь» отступить в просторечия, уступив родственнице возможность занять место в литературном языке. В литературу «хинь» проникла в составе фразеологического сочетания «прошло хинью» и начала восприниматься как наречие, а яркая, экспрессивная «ахинея» смогла даже избавиться со временем от оттенка просторечности, о котором теперь напоминают только традиционно сочетающиеся с ней в составе идиом глаголы «нести», «городить», «пороть», «молоть».
В Малом академическом словаре и многих фразеологических словарях «хинь» упоминается уже только в составе фразеологизма «идёт (пойдёт) хинью» в значении «без пользы и толку, даром, напрасно».
У Владимира Ивановича Даля глагол «хинить» имел значение «хулить, хаять, охуждать, бранить». Виноградов приводит в статье, которую я уже упоминала, ссылки на материалы различных исследователей, указывающих на то, что во многих великорусских говорах «хинить» означало «хаять». Великий знаток слова В. И. Даль отмечает: «хинь» в орловских, курских, ярославских говорах имела значение «ахинея, гиль, чушь, чепуха, вздор, пустяки».
Но когда мы читаем у Горького, что всё «идёт хинью», не верится, что речь идёт о чепухе или чуши. Слишком они легковесные для такого тяжёлого, тёмного чувства, которое описывает автор. Пожалуй, ближе всего по смыслу слово «пустяк», ведь в нём соединились пустота и неважность. Суф-фикс -як, как, например, в слове «синяк», делает эту пустоту простой, нестрашной. Но людям, о которых говорит Горький, открылась пустота и бессмысленность их жизни в такой горькой безотрадности, что без брани и не выскажешь. Отсюда, быть может, и выбор слова — не прахом пошло, а хинью.
Вспоминается пушкинское, из письма Татьяны: «Быть может, это всё пустое, обман неопытной души!».
Но пустота, бессмысленность всего, открывшаяся героям повести «В людях», и «пустое» у Пушкина — очень разные по ощущению.