Своей иранской тропой
Балансируя между войной и миром, ядерным арсеналом и экономическим прогрессом, традиционализмом и современностью, духовенством, силовиками и реформаторами, современный Иран надеется сохранить государство и суверенитет
Иран вступил в очередные масштабные переговоры с Западом по своей ядерной программе и пересмотру санкционного режима. Страна активно оспаривает свое региональное положение, стремясь перейти в разряд сверхдержав даже ценой затяжного конфликта с западной коалицией, готова к компромиссу, но не согласна на унижение.
Внутри Ирана иногда вспыхивают народные волнения, которые пытаются объяснять то голодными бунтами, то восстанием против теократии, то энергетикой прогрессистов — и именно такой общественной и политической нестабильностью часто аргументируют, почему Тегеран «не дорос» до ответственного обладания ядерным оружием, в отличие от других соседей по региону.
Во многом это происходит потому, что «за кадром» остается богатый культурный, социальный и религиозный пласт, характерный для иранской внутренней политики. А потому все же резонно посмотреть на некоторые идеологические основания и политические догмы Исламской Республики глазами местных жителей. Через призму их ценностей, страхов и желаний.
Культурный баланс
Иран — довольно консервативная страна, жизненный уклад которой определен религиозными догмами. Несмотря на это, ситуация в нем отличается от плакатной картинки, которую любят рисовать израильские (а иногда и западные) СМИ — с бесправными женщинами, диктатом ультраконсервативных исламских священнослужителей, катком репрессий и абсолютным контролем за любыми действиями жителей.
На деле ситуация складывается иначе. В отдаленных от столицы провинциях (особенно в сельской местности) царит консервативный уклад, местные жители следуют принципу «свой — чужой» и с опаской реагируют на любые проявления инакомыслия. Однако внутри каждой такой общины есть собственные порядки и традиции. Случается и так, что по отдельным вопросам — будь то соблюдение религиозных обрядов или границы допустимого соприкосновения с западной культурой — самоограничения уездных обществ даже жестче, чем в среднем по стране.
В крупных городах дышится на порядок свободнее. Остается место даже для шумных вечеринок западного образца. Правда, со своими условностями: организаторы снимают загородные дома с надежной шумоизоляцией, чтобы снизить риск обнаружения. Это позволяет молодежи выпустить пар «за закрытыми дверями» (включая употребление алкоголя), не попадая в поле общественного порицания. Разумеется, власти о подпольных вечеринках знают, но не чинят им больших препятствий — во всяком случае, пока организаторы соблюдают грань дозволенного.
Конечно, иранское общество не стоит на месте и постепенно трансформируется, религиозные нормы хотя и остаются основой уклада, не противоречат здравому смыслу.
Весьма показательна в данном контексте эволюция подхода иранских властей к контролю за ношением хиджабов. На протяжении пяти лет эта тема была головной болью официального Тегерана — правительство с большим трудом искало баланс между консервативной и прогрессивной частями общества, натыкаясь на сопротивление то одной, то другой стороны.
Первое время власти пытались сохранить обязательность ношения хиджабов, подавляя протестные выступления женщин и даже угрожая «блокировать счета» тех, кто перечит догмам. Однако в итоге вынуждены были пойти на попятную: страну сотрясали бесконечные протесты из-за каждого резонансного притеснения женщины. На расформирование отвечавшей за контроль над ношением хиджабов «полиции нравов» («Гашт-э Эршад»), о завершении полномочий которой власти сообщали еще в 2022 году, потребовалось еще почти три года.
Правда, решение смотреть на поведение женщин сквозь пальцы вылилось, в свою очередь, в протесты консервативной части населения. В конце марта — начале апреля 2025 года прошло несколько митингов, в которых участвовали в том числе женщины. Официальному Тегерану пришлось урезонивать и эту сторону, достаточно жестко разогнав манифестантов. Причем с использованием тех же средств, что и во времена борьбы с противниками хиджабов.
Иран в своей неоднозначности не одинок. Поиском баланса между традиционализмом и прогрессивной культурой озабочены и его соседи по Заливу, в первую очередь Саудовская Аравия, где со второй половины 2010-х годов развернулись масштабные светские реформы. Исламскую монархию «с современным лицом» вот уже пять лет активно строят Катар и ОАЭ. Схожие подвижки (пусть пока и не столь явные) наблюдаются и в Кувейте, считающим себя «последним бастионом» традиционализма не только на Аравийском полуострове, но и на всем Ближнем Востоке.
Мусульманские страны следят не только за собой, но и друг за другом — подмечая, где конкурент поспешил, а где, напротив, проявил слишком мало напора и потому остался не у дел. И с проблемами сталкиваются во многом схожими — с предрассудками, нежеланием части населения рушить традиционный уклад жизни, общей инертностью общественной жизни.
Тегеран, в отличие от аравийских монархий, в меньшей степени оглядывается на мнение соседей, предпочитая задавать ценностные тренды самостоятельно. Например, страна быстрее прочих приняла криптовалюту и даже нашла способ использовать ее для покупки санкционных товаров, в то время как в половине монархий Залива публичное обращение с криптовалютами все еще порицаемо. Иран же превратил собственную криптовалюту, цифровой риал, в культурный символ, сделав ее одним из столпов своей «экономики сопротивления».
Ястребы и голуби
В силу специфики политического устройства страны значительная часть иранской элиты сформирована из числа консервативных духовных авторитетов (так называемых аятолл), а высшая власть в стране принадлежит верховному аятолле (рахбару), за которым всегда остается последнее слово по внутри- и внешнеполитическим вопросам. Авторитет рахбара и его окружения огромен, он же служит основным «нравственным барометром» и задает тон реакции значительной части иранского общества на те или иные события.
Однако духовенство не единственная группа влияния внутри консервативного крыла иранской политики. Большой вес получили представители силовиков — главным образом генералы Корпуса стражей исламской революции (КСИР). Будучи наследниками Революционной гвардии и имея привилегированное положение в системе безопасности — фактически отдельной малой армии, стражи считают себя одним из столпов Республики и выступают за то, чтобы их политический голос звучал наравне с духовенством.
Формально ведущей силой внутри консервативного крыла остаются аятоллы — на них (и в первую очередь на рахбара) ориентируются стражи при работе над законодательством и в повседневной жизни; их же именем обосновывают военные операции. Однако в последние несколько лет выходцы из КСИР пытаются аккуратно ограничить влияние духовенства на отдельные политические процессы в пользу силового блока. И преуспевают в этом: на президентских выборах 2021 и 2024 годов кандидаты от силовиков были в числе фаворитов гонки.