Всем, кто слышит
…qfdwwww&23#@ прврк +// хтулкувтагкхн
Кнт кнтр кнтрол
Контроль установлен. Проверка систттем заверштс
Всм всм всм ВСЕМ, КТО МЕНЯ СЛЫШИТ.
Блок интеллектуального анализа миссии «Европа» приступил к работе. Начинаю запись. День первый…
***
Тихий океан. Яхта «Тиква»
— Выключи свет в каюте.
— Зачем? Ночь, не видно же ничего. Не хватало ещё шлёпнуться и расквасить нос о палубу.
— Не бойся, я тебя подхвачу.
Щёлкает выключатель. Она хихикает. Скрипят ступени трапа под лёгкими ножками. Ойкает: полотенце соскальзывает, будто случайно. Да, сто лиц и тысяча ролей.
— Иди ко мне.
Волосы её влажные и пахнут солью. Конечно, это было безумием — купаться за бортом, оставив яхту. Дело даже не в акулах. Любой, самый лёгкий порыв ветра — и «Тиква» сбежала бы от нас.
Остались бы посреди океана, как два дурака. Точно — безумие.
Как весь последний год. Как и вся наша жизнь.
Я с трудом отрываюсь от её губ. Вырубаю бортовые огни. Теперь — полная тьма. Мы исчезли. Мы растворились. Мы — часть Вселенной.
— Смотри.
— Ох…
Их — тысячи, миллионы, миллиарды квинтильонов. Раскалённых до голубого и остывающих, багровеющих перед смертью. Юных и древних. Двойных и одиноких; мертворождённых коричневых карликов и прорвавших предел Чандрасекара сверхновых.
Они перешёптываются, подмигивают нам. Тёплый воздух над нежащимся ночным океаном изгибается, колеблется.
— Какие огромные! И близко-близко.
Она протягивает тонкие пальцы, пытаясь соскрести пыльцу с неба.
Я целую их — каждый ноготок, каждый сгиб.
— Пойдём.
Веду к борту. Океан сверкает голубым. Огоньки поднимаются, сталкиваются, смешиваются в завораживающем танце. Звёзды глядят вниз и удивляются.
— Как зеркало! Что вверху, то и внизу.
— Биолюминисценция. Огоньки живые, планктон.
Она смеётся.
— Ты чего?
— Да ну, глупость.
— Ну скажи.
— Киты им питаются, планктоном. Представляешь — налопаются и давай светиться. Как пассажирские лайнеры. Да ещё и заголосят, киты ведь поют.
Я представляю: стада сверкающих китов, распугивая танкеры и авианосцы, плывут по своим делам, сияя всеми оттенками спектра. Напевая при этом. Хохочу.
— Обожаю тебя.
— А я — тебя. Спасибо.
— За что?
— За всё. За океан, за звёзды.
— Это не мне. Большому взрыву.
— А ты — его сапёр. Я бы этого никогда не увидела, если бы не ты.
Она прижимается. Соски её, кажется, сейчас проломят мне рёбра и разорвут колотящееся сердце.
В глазах её танцуют звёзды.
***
Космический аппарат «Европа»
Дела хреновые. Совсем.
Я понятия не имею, как проходил полёт. Я должен был включиться при подлёте к орбите Юпитера, но что-то пошло не так; автоматика активировала меня только сейчас, на дне инопланетного океана.
Поэтому остаётся догадываться, как всё было. Как аппарат маневрировал, крутился вокруг тёзки-спутника и искал подходящий кратер в ледяном панцире. Сканировал, фотографировал, отправлял данные. И долго ждал ответа: два часа только на обмен сигналами, скорость света не бесконечна. Дождался и ухнул вниз, головой в твердь.
Двадцать километров ледяной толщи. Но если очередной выброс проломил мёрзлую броню — то всё просто: попасть в отверстие, пока его не зарастил космический холод.
Если кроличьей норы не обнаружилось, то в ход пошёл план «Б»: разогрев внешней оболочки аппарата до полутора тысяч градусов, разгон — и «Европа» прожигала лёд, пока не достигла воды.
Могу только гадать. В моём распоряжении всего два носителя из шести, остальные накрылись. Дублёр основного вырубился на двадцатой минуте взлёта с Гобийского космодрома. Уцелевший резервный диск чист, словно совесть младенца. Пуст, как карманы игрока, вывалившегося из казино под утро. Ни снимков Фобоса, ни записей из пояса астероидов. Будто не было двух лет полёта!
Чёртовы халтурщики! Блоки памяти выпиливали из мокрой осины тупой ножовкой? Из чего делали оборудование, из козлиного дерьма? Ни один радар не работает. Приёмник давления врёт безбожно. Гравитационный датчик завышает показания в семь с лишним раз. Девяносто процентов аппаратуры вышло из строя. Не могу определить координаты. Я — слепоглухой инвалид с оторванными пальцами, у которого отобрали слуховой аппарат, трость, а собаку-поводыря подменили морской свинкой.
Зла не хватает. Первая моя запись длилась пять минут и состояла из одного мата в адрес проектировщиков и строителей «Европы». Потом я остыл, стёр. Зря, кстати. За пять минут я ни разу не повторился; это было настоящим шедевром, собранием жемчужин, Эрмитажем брани. Даже если я ничего здесь не нарою, мне будет не стыдно перед человечеством за интеллектуальный продукт.
Был бы я человеком с руками и ногами — разнёс бы на молекулы этот искалеченный обрубок, этот кусок навоза с гордым названием «Европа».
Но я не человек.
***
Тихий океан. Яхта «Тиква»
— У тебя есть мечта?
— Конечно. Рядом лежит. Вот передохну пять минут и осуществлю. А потом ещё раз и ещё.
Смеётся. Уворачивается, настаивает:
— А всё-таки?
Нащупываю пачку, щёлкаю зажигалкой. Она смотрит на синий огонёк.
— Я мечтаю слетать туда. Увидеть их своими глазами.
— Звёзды?
— Согласен на планеты Солнечной. Взять в горсть марсианский песок и выпустить между пальцами. Поковыряться в Деймосе и найти шпангоут корабля чужих.
Она вздыхает:
— Жаль, что программу подготовки космонавтов закрыли, да? Всё-таки роботы — это не то. Хотя, конечно, объяснимо. Безопасность, экономика, вот это всё.
Она — Мать Города. Совсем небольшого городка на берегу сибирской реки, но это только начало: будет и Матерью Края, не меньше. Смешно: совсем юная, свежая девчонка, какая из неё Мать? Но Конституция — штука серьёзная. И уже профдеформация: безопасность, экономика, логика и прочие занудные штуки в соответствии с унылым списком.
— Да, логично. Но скучно.
Она вновь вздыхает. И замолкает. Я могу молчать с ней вместе часами; это многое значит. Пожалуй, всё.
Вспоминаю и усмехаюсь:
— Виртуально я сделал это. Когда искали образец копирования для биана, я выиграл конкурс. Полторы тысячи кандидатов! Есть чем гордиться.
— Биана?
— Блок интеллектуального анализа. Для изучения шестого спутника Юпитера, Европы. Самый интересный в дальнем космосе: там есть вода, океан под слоем льда. Значит, возможна и жизнь. Совсем не похожая на нашу, конечно.
— Фи, — она морщится, веснушки уползают с привычных мест, — не люблю вот этот снобизм. Почему Европа? Не Африка, например? Негритята клёвые.
Я смеюсь.
— Это другая Европа. Прекрасная девушка, почти как ты. Главный бог Юпитер её увидел и обомлел до такой степени, что превратился в быка. Посадил сверху и украл.
— Сверху? Любопытная идея, — хихикает она.
Снова ускользает, гибкая, как молодая змея.
— Подожди минутку. Расскажи про конкурс. Про биан.
— Им нужен был образец человеческого интеллекта для основы искина. Ну, на случай непредвиденных обстоятельств, наверное. А , может быть, для разбавления сухого рацио эмоциями. Критерии отбора они не раскрывали. Так что повезло. Случайность.
— Нет. Просто ты — лучший.
— Точно. Я — само совершенство. Кандидатские по астрофизике и психологии, чемпион университета, кавалер «Орла» и надпоручик запаса. Повезло тебе, детка.
— Ах ты, хвастунишка! — хохочет она и атакует сверху.
Сопротивляюсь я недолго. Безоговорочная капитуляция.
***
Космический аппарат «Европа»
Капитуляция? Не дождётесь. Я буду биться до последнего джоуля энергии, до последнего свободного бита.
Анализатор излучения показывает полную чушь: уровень освещённости ожидаемо мизерный, но превышает расчётный на четыре порядка. Даже если слой льда абсолютно прозрачен, свет далёкого Солнца не может проникать на глубину ста километров океана с такой силой. Даже если нижняя кромка почему-то флюоресцирует. Даже если она — сплошная рабочая зона реактора, которому на Европе взяться неоткуда, твою мать!
Отключил, чтобы не раздражал.
А вот тектоническая активность радикально ниже расчётной. Трижды тестировал цепь: датчик не врёт. Но что тогда разогревает воду, не даёт всему планетоиду превратиться в кусок мёртвого льда? Приливные силы, тепло мантии? Не хватает данных.
Зато биохимический анализ принёс роскошный результат. Невозможный! Невероятный!
Я просто лучший. Само совершенство.
Та-дам! Литавры! Приготовились?
Здесь есть жизнь.
Первая же проба дала сумасшедшую концентрацию вирионов. Не земная лужа под солнышком, конечно, но очень много. И органические остатки. Очень жаль, что барахлит биокомплекс: он свихнулся и показал характеристики, аналогичные земным. Видимо, перепутал заложенные изначально контрольные данные наших форм жизни и полученные здесь. Спящий вирус Коксаки за семьсот миллионов километров от Земли — как вам?
С трудом подавил желание устроить биокомплексу карательное лечение электрошоком. Забросил трос с приёмником на максимальную длину в двести метров. Первые шесть попыток — аналогичный бред, но я переупрямил эту железяку. Седьмой цикл показал нечто фантастическое. ДНК с другим набором псевдонуклеотидов! То есть вообще не дезоксирибонуклеиновая кислота, если говорить строго. Аналог. Название я ещё не придумал.
Продублировал забросы в том же направлении, выбрал весь сектор. Повторы результата, причём с повышением концентрации на границе сегмента. Жаль, что на борту нет запасов спирта — отметить это дело.
Шучу. Пить и усваивать алкоголь мне нечем, увы.
Я запустил турбину, проплыл полкилометра, повторил цикл. Нащупал уплотнение сети. Концентрация повышается! Два десятка различных типов клеток той же фантастической структуры. Что вы знаете об азарте? Рыбак, поймавший одновременно на дюжину удилищ по тунцу в центнер? Тьфу, детский сад.
Я бросился дальше: похоже, близко колония многоклеточных. Может, даже позвоночных. Меня колотило, и это не метафора.
Возможно, из-за этого турбину разорвало. Но, скорее всего, её повредило ещё при посадке. А посадка на планетоид явно была жёсткая. Может, и хорошо, что я был отключён, иначе — сотрясение мозга. Ха-ха.
Оторвавшиеся лопатки разлетелись шрапнелью, пробили корпус. Последствия чудовищные. Я успел отстрелить контейнеры, так что образцов грунта не будет. Зато остановил течь: струёй под таким давлением теоретически можно резать металл. Был бы я человеком — сказал бы, что испытал нокдаун на фоне панической атаки. Но я , слава богу, не человек. Воду откачал. Два манипулятора работали, так что снаружи подвёл пластырь, изнутри залил металлизированной пеной. Это как подорожником залепить пулевое отверстие, но выбор мой небогат.
Повреждён аккумуляторный отсек. Энергию приходится экономить. Слепить из глубоководного батискафа и межпланетного корабля что-то путное у моих создателей не вышло. Ломается всё, я едва успеваю затыкать дыры, склеивать разорванные цепочки, приводить обрывки в рабочий вид. И это в тот самый момент, когда я на пороге открытия чужой жизни! Но все мои возможности ограничиваются длиной троса. Так человек, наверное, когда-то протягивал голые пальцы к звёздам и стонал от бессилия.
Ловлю себя на том, что часто думаю о людях. Не только о тех, кто создал меня и послал на орбиту спутника Юпитера, — вообще обо всех, о том самом абстрактном человечестве. То ли от вынужденного безделья, то ли это признаки деградации. Глюк работающей на пределе системы. Ворох гриппозных багов. Ежесекундно я теряю десять в пятой степени логических линий и восстанавливаю их вновь, но в неизбежно искажённой конфигурации.
Может, я вообще брежу? Может, я помещён сейчас на испытательный стенд и въедливые приёмщики гоняют меня на разных режимах, подкидывают вводные и фиксируют реакции?
И нет никакой аварии на планетоиде. Нет космического аппарата. Нет непонятной, странной, почему-то пугающей глубоководной ксенофауны на дне чернильного океана; нет ста километров водяной толщи, ледяного щита, миссии «Европа». Сейчас лаборант закинется кофейной таблеткой, похлопает меня по титановому боку и ухмыльнётся: «Годен!»
А может, и никакого лаборанта нет? Вся эта история — набор пикселей на экране ноута скучающего бездельника. И бездельника нет, человечества, Вселенной. Есть случайный извив квантовой неопределённости, который длится миг или вечность — не засечь по хронометру, ведь и времени нет.
Откуда на втором плане, эхом, отражением в мутном зеркале мириады всплывающих звёзд, шелест волн, крики дельфинов? Горячая кожа в солёных каплях, стон, истекающие негой веснушки под пальцами? Мне нужен отпуск.
Можно, конечно, перейти в экономичный режим. Неспешно собирать никчёмные цифры температуры и колебаний электропроводности воды, в миллионный раз анализировать псевдонуклеотиды, любуясь странной красотой чужой жизни и одновременно чувствуя смутную тревогу. Откуда это дурацкое выражение «сосёт под ложечкой»? Ложечка — предмет посуды. Кто под ней сидит и что сосёт?
Через год отстрелить капсулу с данными: она пробьёт лёд, отправит коротким радиовсплеском упакованные файлы на Землю и будет лежать под отражённым светом Юпитера веками, пялясь на ползущее по палевому боку Большое Красное Пятно. Ожидая, когда робот-археолог походя засунет капсулу в контейнер, чтобы украсить какой-нибудь школьный музей.
А самому медленно угасать, отключая одну систему за другой. Да они и сами отключатся.
Выбор небогат. Его нет вообще. Предопределённость.
Вот уж хрен! Я упрямый. Я никогда не сдаюсь. Не знаю, откуда это во мне, и задумываться не хочу.
Я — биан миссии «Европа». Я что-нибудь придумаю.
***
Тихий океан. Яхта «Тиква»
— Чёрт!
Отвёртка выскользнула из мокрой руки и царапнула лодыжку.
— Милый, — тревожно из светового люка, — у тебя всё в порядке?
— Всё нормально.
— Кофе будет?
— Пять минут.
— Я скучаю, давай скорее.
Злюсь. Сама скинула кофейный автомат со стола — корпус разлетелся, ось привода пополам. Говорил же, надо брать обычный концентрат, океан — не кофейня, потерпела бы.
— Ну ми-и-илый!
— Не отвлекай меня. Кое-кому надо было аккуратнее обращаться с бытовыми приборами.
— Нет, это кое-кому приспичило на столе.
— Что, не понравилось?
— Очень понравилось. Это было роскошно. Надо будет повторить, мур-р-р .
Улыбаюсь как дурак. Совершенно не могу на неё злиться дольше тридцати секунд.
Я упрямый. Я никогда не сдаюсь. Это у нас что? Стрела для подводного ружья, черенок из алюминиевой трубки. Что же, какой-то рыбке повезло, проживёт подольше. Здесь обрезать, тут завальцевать. Опа! Встала как влитая. Нажал кнопку — завизжала кофемолка. Аромат кофе поплыл сквозь световой люк на палубу.
— Обожаю тебя! Как ты починил?
— Я технарь от бога. Нет, я — бог технарей. В асбестовой мантии и с разводным ключом в деснице.
Хохочет:
— А я думала, ты — бог любви.
— Я универсал. Иди ко мне.
***
Космический аппарат «Европа»
Я — бог технарей! Ставлю сто против одного: высоколобые из конструкторской группы всем кагалом не справились бы лучше. Да они бы просто не догадались. Ретрограды, недоумки, никчёмные белковые мешки.
В принципе, это изобретение класса «А». Где мой патент?
Резервные тросы я обвязал платиновой проволокой, которую добыл из разбитого генератора. Получилась сеть. Забрасывал восемь раз; только на девятый она легла как надо. Это антенна приёмника.
Из сдохших при посадке радаров собрал излучатель. Попытка только одна, нагрузка бешеная; излучатель вскрикнет и сгорит. Потому что накачка будет взрывом. Зарядом корабль укомплектовали на тот случай, если при проникновении сквозь лёд встретится аномально прочный участок. Я поместил взрывчатку в камеру, над которой возился дольше всего: преобразование энергии — штука непростая.
Я долго подбирал частоту, экспериментируя с трофейными клетками. И они ответили; половина погибла при этом. Не выдержали.
Значит, сигнал ударит и по крупному объекту, даже если он далеко. И дичь припрётся, взбешённая, разбираться с обидчиком. Если гора не может приплыть к Магомету из-за разлетевшейся турбины, то Магомет приплывёт к горе. Живые предсказуемы: месть — важный мотиватор. Живые не сидят на берегу и не ждут трупа врага; они несутся мстить и нарываются.
Чужой никуда не денется, услышит зов. Живые организмы — это всего лишь восприимчивые к волновой атаке электрохимические машины. Не очень совершенные, в отличие от меня.
Он придёт, крича от боли на определённых диапазонах, — и я тщательно запишу этот крик. Обмеряю зверя, обнюхаю, узнаю всё. Может, даже смогу поймать. Гарпун я сделал из титановой стойки крепления и присобачил к тросу.
Это жестоко, наверное. Но наука не считается с жертвами. И не надо мне про аморальность искусственного интеллекта: сколько «грибных людей» погибли в страшных корчах, блюя зелёной жижей, пока троглодиты составляли гастрономический список? То-то.
Если я не знаю, где найти чужака, — я выманю его из норы, спровоцирую.
У меня всё получится. Я везучий. А иначе миссии «Европа» крышка.
***
Тихий океан. Яхта «Тиква»
Звёзды смотрят вниз. Смущённо хихикают и краснеют, нарушая гарвардскую спектральную последовательность.
Она кричала долго — так, что даже дельфины позавидовали. Чудесные зверушки; единственные, кто, как и мы, занимается любовью ради удовольствия.
Потом она лежала на моей руке. Я перебирал медные кудряшки; она водила пальчиком по моей груди, осторожно трогая шрам. Давно пора сделать пластику, но я не хочу.
Не хочу забывать.
— На войне страшно?
— Работа как работа. Получаешь дурацкий приказ. Ждёшь, когда отменят. Если всё-таки не отменяют — идёшь и выполняешь.
— И убиваешь?
Я отвечаю не сразу:
— Выбор простой: ты или тебя. Я здесь, с тобой, — значит, выбрал правильно.
— Убивать жестоко.
Я морщусь. Дурацкий разговор. Зачем?
— Жизнь вообще жестока. Вахи замучили в лагерях тысячи, испытывая новые токсины и боевые вирусы. Мы получили эту жуткую базу данных. Но не уничтожили, а использовали. И спасли миллионы жизней.
— Фу. Ужасно. Идиотское сравнение.
— Идиотский вопрос.
Молчу. Прикуриваю. Затягиваюсь сразу на половину сигареты.
— Прости. Я не права. Я просто врастаю в тебя, а это всегда больно. Неуклюже вышло.
— Ничего, маленькая. Всё нормально. В каждом из нас прячется зверь; его надо просто выманить и приручить. Покормить с ладошки.
— А если не выйдет? Вдруг я задену что-то настолько больное, что ты бросишь меня?
В глазах — страх. Я осторожно целую в самый уголочек губ.
— Не бойся. Надо пробовать. Лучше сделать глупость и исправить, чем тупо ждать.
Одна звезда не выдерживает: срывается и летит вниз, таща мгновенно сгорающий хвост.
Как ракета из семиствольного.
***
За шесть лет до
Ракета из семиствольного тащила мгновенно сгорающий хвост. Потом лопнула, рассыпалась чёрными точками минидронов.
Я успел увидеть этот рой и остановить колонну. Вот поэтому я всегда на броне: глазами можно увидеть то, что не засечёт радар, сбитый помехами с панталыку. Злые стрекозы с кумулятивными зарядами в брюхе зря роились над разбитой дорогой; кюветы её были завалены обгоревшими остовами тех, чей командир прятался внутри, а не торчал снаружи на радость чужим снайперам.
Я разогнал транспортёры по чахлым кустам, велел накрыть маскировочными сетями, а сам пошёл пешком. Полтора километра пышущего белым огнём камня, в густом смраде гари и ржавчины.
Майор увидела меня, махнула протезом:
— Явился, стручок обвисший. Как Санта Клаус в мае, здрасте. Вы опоздали на полчаса, надпоручик.
— Мэм, я оставил колонну за холмом. Обстрел.
Она прищурилась:
— Посмотрите на него! Переносчик пениса обосрался. Обстрел, да. Здесь война, мальчик, а на войне стреляют.
— Госпожа майор, моя задача — привести транспортники, а не сжечь их. Проще тогда было облить их горючкой и спалить ещё на базе, зачем переться сто километров по адской жаре?
Комбат хмыкнула, готовясь съязвить, но тут капрал-наблюдатель крикнул:
— Вижу мула! С грузом.
Шестиногий механизм бежал, оскальзываясь на раскалённых камнях, резко меняя направление; вахи лупили по нему из сотни стволов и попадали; рикошеты выбивали бледные искры, едва заметные в мареве полудня.
Мул споткнулся, валясь в незаметную отсюда ложбину; майор вскрикнула и прикусила обветренную губу.
Шестиногий вылез, когда уже казалось — всё. Только он был теперь четырёхногим: две левых конечности отстрелили, и механизм едва ковылял, кренясь на покалеченный бок.
— Что он везёт? Какие-то лохмотья.
Я ляпнул и через секунду понял, что за груз несёт робот. Комбат сверкнула на меня чёрными от гнева глазами.
Мул перевалился через бруствер. Он притащил раненого.
Вернее, то, что осталось. Свисала изорванная пулями рука; все пальцы, кроме среднего, отстрелены. Рука качалась над пыльной землёй, и казалось, что мертвец показывает Харону фак.
— Зачем его отправили? — спросил я . — Всё простреливается. Как вошь на голой жопе. Изначально глупость.
Комбат развернулась ко мне. Вцепилась в разгрузку стальными спицами протеза и закричала прямо в лицо, брызжа прокуренной слюной:
— Потому что рота «Альфа» третьи сутки в окружении! Потому что с воздуха не помочь: у вахов туева хуча зениток, два коптера и десяток наших дронов спалили ещё на подходе. Потому что фельдшера убили вчера, медикаменты кончились, и парень всё равно умер бы через час. Потому что надо пробовать. Лучше попытаться и обделаться, чем всю жизнь жалеть о просранном шансе. Ясно, надпоручик?
— Так точно, мэм!
Я стоял и обтекал. И в прямом смысле тоже: мой пот и чужие слюни смешались на закопчённых щёках.
Комбат больше не кричала. Почти шептала:
— Их осталось шестьдесят, половина — «трёхсотых». Боеприпасов на пять минут боя. Ещё немного — их возьмут голыми руками. Порежут на дольки.
Я понимал, о чём она. Видел. Вахи обожают нарезать пленных на бекон. Животные.
Нет, хуже. Животные убивают ради еды и не умеют получать наслаждение от чужих мучений.
— Разрешите спросить, мэм.
— У нас прямо вечер вопросов и ответов. Идиотских вопросов. Валяй, сопляк, только подумай прежде.
— У вас же миномёты. Накрыть вахов и прорваться на броне?
— Минус попытка. Пять квадратных километров «зелёнки»: чтобы накрыть, нужны все стволы дивизии.
— Зачем накрывать площадь? Есть же инструментальная разведка. Отследить по термоизлучению, бить индивидуально, по каждому.
Майор вздохнула:
— У тебя по тактике «отлично», умник? Капрал, покажи ему.
Я присвистнул: на экране сканнера — звёздное небо над океаном, мириады точек.
— Тут что, все вахи планеты?
— Нет, от силы три сотни. Просто они купили на Али контейнер вот этого.
Майор показала мне помятый алюминиевый корпус размером с ладонь. Я вспомнил: химическая грелка для любителей зимних прогулок. Можно сунуть в варежку, карман куртки или положить под задницу.
— У неё температура тридцать семь, тепловизор воспринимает как человека. Эти ублюдки раскидали грелки по всей «зелёнке», и вычислить цели невозможно. Ясно, надпоручик? Отстанешь теперь с дурацкими вопросами?