Тимур Еремеев: "Расскажу об отце то, что знаю"
Мы с бабушкой сидели у телевизора — показывали "Белое солнце пустыни". Сцены с Саидом, которого играет Спартак Мишулин, Нелли Леонидовна смотрела с особым вниманием. И вдруг спросила: "Тимур, скажи честно — это твой папа? Вы так похожи..."
Смутившись, я пробормотал что-то вроде «Ничего не знаю. Наверное, лучше спросить у мамы» и убежал на улицу к мальчишкам. Думал: если мама не сказала ничего своим родителям, видимо, на то есть причины. Значит, и я обязан молчать. Было мне тогда лет десять. Еще не понимал, что с годами скрывать свое родство со знаменитым артистом, любимцем публики, станет сложнее: подрастая, я все больше становился на него похожим.
В детстве даже копировал отцовскую походку, довольно своеобразную: он передвигался чуть вразвалочку. Пытался так же причесаться — одним словом, дурачился. Мама улыбалась: «Одно лицо!» Конечно, она сильно любила Спартака Васильевича, иначе бы не родила сына, зная, что у Мишулина есть жена Валентина и дочь Карина. Оправдывает ли любовь отношения вне брака? Не имею права судить, скажу одно: самому мне не хотелось бы оказаться в ситуации выбора, который, несомненно, стоял перед отцом.
Впервые мы встретились, когда мне было лет пять. В один прекрасный день мама — ее зовут Татьяна — повела меня на спектакль в Театр сатиры. Кажется, играли какую-то сказку. Если честно, помню тот поход смутно, лишь как стояли на проходной, чтобы получить контрамарку. Я заглянул в окошко администратора и увидел мужчину с усами, который показался очень похожим на персонажа из чешского мультфильма про крота, был там такой прораб. Получив у него билеты, мы прошли в большую дверь и оказались в зрительном зале. А там — громкая музыка и сцена, на которой люди поют и танцуют... Мне понравилось: смеялся, хлопал в ладоши.
После спектакля мама повела меня в маленькую комнатку, где на диванчике сидел человек. На мой тогдашний взгляд, настолько непримечательный, что я его совершенно не запомнил. Незнакомец спросил, понравился ли мне спектакль. Ответил: «Да, очень». Потом этот мужчина о чем-то разговаривал с мамой. Я и не думал вслушиваться, сразу стало скучно. Наконец мама взяла меня за руку: «Ну все, поехали домой». Только когда вышли из театра, объявила: «Это был твой папа». Почему-то я решил, что она про того усатого администратора.
Через несколько дней мама сказала, что мы снова идем в театр и я увижусь с папой. Сильно удивился, когда оказалось, что это не мультяшный администратор, а тот непримечательный, на мой взгляд, человек. Стоял и непонимающе моргал, не произнося ни слова. «Тимур, ну что же ты молчишь, поздоровайся», — подтолкнула мама. Я пробормотал: «Здравствуйте», — застеснялся, уткнулся лицом в ее юбку. «Новый папа» пожал мне руку. С того времени мы стали общаться, чаще всего встречались в театре: после спектаклей заходили к отцу в гримерку.
Профессия мамы не имеет никакого отношения к искусству — она инженер, но всегда оставалась завзятой театралкой. Дома скопилась целая коллекция программок разных лет: кажется, мама не пропускала ни одной более или менее громкой столичной премьеры. Не только в «Сатире», где служил отец, но и в других театрах.
Об их знакомстве рассказывала коротко. Это произошло в Вологде, где мама выросла, сегодня там по-прежнему живут бабушка и дед Владимир Альфредович. Спартак Васильевич приехал в провинциальный город на съемки приключенческой картины «Достояние республики». Фильм вышел на экраны в 1971 году, съемки проходили годом раньше. Я появился на свет спустя тринадцать лет, в 1983-м. Мама как-то упоминала, что еще в Вологде отец звал ее замуж. В то время он был холост (свадьба с режиссером монтажа Валентиной Казаковой — они с Мишулиным познакомились на программе «Кабачок «13 стульев» — состоялась в 1975 году. — Прим. ред.). Но мама отказала: семнадцатилетняя, она только оканчивала школу, а Спартаку Васильевичу уже перевалило за сорок. И мама решила, что ей еще рано думать о замужестве.
Однако связи они не теряли — виделись, когда отец приезжал в Вологду с концертами и спектаклями. У меня сохранились телеграммы, которые папа присылал маме с гастролей: «Звони мне по такому-то номеру, лучше с утра. Спартак». До моего рождения мама иногда его сопровождала. Еще в архиве есть сигаретная пачка с портретом отца, мама нарисовала его с натуры в 1981 году в поезде Новосибирск — Москва. По ее словам, Мишулин советовал продолжать заниматься рисованием, но жизнь сложилась иначе.
Дома мама часто пекла папе пирожки с капустой — он любил, когда много начинки и мало теста. Отвозила ему в театр или к поезду, когда уезжал на гастроли. Никаких других подробностей об их знакомстве и встречах не знаю. Конечно, сегодня я уже взрослый и накопились вопросы, но специально никогда маму не пытал, казалось неудобно лезть в душу. Для меня очевидно одно: отец стал для нее любовью всей жизни. Я ношу мамину фамилию, отчество — Сергеевич. Понимаю, что никакого Сергея Еремеева в ее жизни не было, но, видимо, нашлись достаточно веские причины вписать в свидетельство о моем рождении именно такие сведения. Возможно, после этого интервью мама сама захочет рассказать чуть больше.
Однако вернусь к своему детству. После встречи с папой в мою жизнь вошел театр. Спектакли с участием отца видел, наверное, раз по сто каждый: происходящее на сцене завораживало. Больше всего любил, конечно, «Малыша и Карлсона, который живет на крыше» — его поставили в «Сатире» еще в 1968-м (уже через несколько лет этот спектакль лег в основу одноименного телевизионного фильма). И в театре, и в кино отец играл главного героя — «мужчину в самом расцвете сил». Он исполнял эту роль более тридцати лет. Помню, как я лет в восемь сидел в зале, распираемый гордостью: Карлсон — мой папа!
Мама с восхищением говорила, что Мишулин — артист великий, больше таких не существует. В «Сатиру» она собиралась как на праздник, всегда в красивом платье... Приподнятое настроение передавалось и мне, хотелось бежать в театр вприпрыжку. При встрече они с папой обнимались, словно давние друзья:
— Как дела?
— А у тебя что нового?
Конечно, ситуация сложилась довольно щекотливая — любимый человек состоит в браке, у него растет дочь (тогда я об этом еще не знал). Возможно, маму что-то и не устраивало, но печали в ее глазах я не запомнил. Всякий раз объявляла «Мы идем к папе!» торжественно и с нежностью.
На служебном входе Театра сатиры нас узнавали: «Здравствуйте, вы к Спартаку Васильевичу? Проходите, пожалуйста». Над теми детскими походами к отцу не было ореола тайны — все совершалось открыто, никто не стремился встретиться «за углом». Возможно, старались ради меня, чтобы не чувствовал себя в чем-то обделенным. Я и не чувствовал. И совершенно точно могу сказать: обиды на родителей никогда не испытывал. А сегодня и сам придерживаюсь подобной позиции: тайны из своего близкого родства с Мишулиным не делаю, если спрашивают — отвечаю как есть. Хотя бить себя кулаком в грудь: «Знаете, чей я сын?» — тоже не собираюсь.
Иногда после спектакля мы шли гулять втроем, как настоящая семья. Отец держал маму за руку, родители ни разу при мне не поссорились. Я рос домашним: единственный и любимый ребенок, никогда не чувствовал себя обделенным заботой и вниманием. Не назову себя маменьким сынком, но был мягким, неконфликтным. Да и сейчас редко выхожу из себя, а тем более с кем-то ругаюсь. В детстве я был страшным растяпой — замечтавшись, мог выйти зимой на улицу в тапочках, забыв надеть ботинки. Мама ругала: «Ты вечно витаешь в облаках!»
Жили мы в пригороде подмосковного Королева, в районе Фабрики 1-го Мая, где мама работала. В театр к отцу добирались на электричке — это около получаса езды до Ярославского вокзала. После вечерних спектаклей иногда возвращались на последних поездах.
Условия у нас, мягко говоря, были нелучшие. Неровные стены деревянного двухэтажного дома сталинских времен прогибались внутрь. Горячей воды не было, приходилось греть и мыться, поливая себя из тазика, или ходить в городскую баню.
Вокруг стояли такие же заводские бараки. По вечерам на крыльце соседнего дома собирались местные мужики и громко матерясь распивали водку. Часто такие посиделки заканчивались потасовками и приездом милиции с мигалками. Только представьте, на каком контрасте я вырос: в Москве — освещенная театральная сцена, человечек с пропеллером и радостными возгласами, а тут — пропитые лица соседей. Друзей у меня там не было, да и заводить их в такой атмосфере я не стремился, особенно после одного случая.
В бараке мы жили на первом этаже, сразу за окном — пожарная лестница, которая вела на крышу. Лет в десять сидел в комнате, возился с игрушками и ждал припозднившуюся с работы маму. Вдруг увидел, как по лестнице лезут трое незнакомых мальчишек. Они казались постарше, лет по пятнадцать-шестнадцать. От скуки помахал им рукой, а потом открыл окно. Начал гордо демонстрировать свои игрушки, среди которых была даже машинка на батарейках — подарок отца. Пацаны, посмеиваясь, похвалили: «Какой хороший мальчик! Будем с тобой дружить». А сами при этом переглядывались и буквально шарили глазами по нашей комнатке с нехитрой обстановкой: стол, мамина кровать, мой диванчик, черно-белый телевизор — настолько старый, что каналы переключали пассатижами. Счастливый от того, что теперь у меня есть друзья, по глупости раскрыл последние карты: