Хорошо, что нет России, хорошо, что нет царя. Как реагировали на отречение Николая II от престола
104 года назад русский император Николай II подписал отречение от престола. Началась новая эра русской истории.
Зима 1916 года была последней в истории Российской империи. Назвать ее легкой не повернется язык. Начнем хотя бы с того, что она выдалась чрезвычайно холодной. Военные успехи 1916 года на Первой мировой были скорее неоднозначными. Впрочем, обстановка на фронте была далека от идеальной, все же разгром России не грозил — да и вообще, именно тот год стал моментом значительного перелома в силах сражающихся сторон — стало понятно, что Германия вряд ли выйдет из войны победительницей.
Война, конечно, оказывала огромное влияние на все настроение российского общества, но было и что-то иное, нечто неуловимо-депрессивное. Формировавшаяся на протяжении последних лет оппозиция в элитах по отношению к Николаю II, разогревавшиеся стачечные настроения рабочих, шпиономания, охватившая общество, и массовая истерия из-за войны. Перебои с поставками хлеба тоже ситуацию не улучшали. Столица полнилась слухами — о том, что министров назначает Распутин (а через него действуют немцы), о царице, предающей Россию, о грядущем голоде. Апокалиптические слухи и настроения лишь усилились после убийства Григория Распутина в конце 1916 года.
Поэтесса Зинаида Гиппиус писала в своем дневнике в начале февраля:
“Во вторник откроется Дума. Петербург полон самыми злыми (?) слухами. Да уж и не слухами только. Очень определенно говорят, что к 14-му, к открытию Думы, будет приурочено выступление рабочих. Что они пойдут к Думе изъявлять поддержку ее требованиям... очевидно, оппозиционным, но каким? Требованиям ответственного министерства, что ли, или Милюковского — «доверия?» Слухи не определяют. Мне это кажется нереальным. Ничего этого, думаю, не будет”.
Слухи оказались правдивыми. В конце зимы Петербург взорвался беспорядками (поводом стали перебои с хлебом и бесконечные очереди за едой — так называемые “хвосты”), бунтами и протестами, которые довольно быстро переросли в самое масштабное восстание, а власть в стране оказалась в руках Петросовета и Временного правительства. Царь Николай II, преданный генералами и ближайшим окружением, не смог добраться до Царского Села — железные дороги тоже были охвачены восстанием. 15 марта (по новому стилю) 1917 года в городе Дно, что примерно в 100 километрах от Пскова, царь отрекся от престола. После этого он записал в своем дневнике:
“Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется соц-дем партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я поговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!”
Начиналось новое время. Но обществу нужно было осмыслить произошедшее — конец трехсотлетней династии Романовых.
В столицах — удивление, горечь и безразличие
Бешеная лихорадка новостей и событий конца февраля была настолько масштабной, что газеты устаревали уже в тот момент, когда выходили в печать. Зинаида Гиппиус 2 марта пишет, что получила московские газеты недельной давности — и они ей показались каким-то древним артефактом. Об отречении Николая написала скупо: “Царь, оказывается, отрекся и за себя, и за Алексея («мне тяжело расставаться с сыном») в пользу Михаила Александровича”. На дальнейших страницах дневника — не мысли о Николае, а лихорадочные рассуждения о политической обстановке, о перестановках, о триумфах старого друга Александра Керенского.
Один из самых модных писателей эпохи Леонид Андреев встретил Февральскую революцию в знаменитом доме Адамини на Марсовом поле; из окна квартиры он наблюдал обстрел казарм Павловского полка. Случись революция на десять лет раньше, Андреев, вероятно, стал бы одним из ее певцов — но после 1905 года он охладел к революциям и восстаниям. В дневнике он с раздражением пишет об идиотах, захвативших власть в стране (прежде всего о депутате Госдумы Родзянко и председателе исполкома Петросовета Чхеидзе): “