Ландшафт после американских выборов
Что может ждать США в новом политическом цикле
Выборы 2020 года оказались еще более скандальными и накаленными, чем президентская гонка четырехлетней давности. При этом их долгосрочное воздействие на эволюцию американской политической системы, по-видимому, будет еще сильнее, чем пресловутая революция 2016-го. Победа условно центристского кандидата, «стерильное» и не поддавшееся политическим страстям и напору Дональда Трампа голосование коллегии выборщиков позволили говорить об устойчивости американской политической системы и о ее возврате к норме. Однако на самом деле прошедшая кампания и ее результаты скорее говорят об углублении трансформационных процессов и позволяют предположить и некоторые направления дальнейших преобразований.
Пиррова победа
Пятнадцатого декабря коллегия выборщиков проголосовала за кандидатуру Джозефа Байдена, формализовав тем самым результаты прошедших в ноябре национальных выборов. Вопреки ожиданиям наблюдателей и усилиям администрации Трампа сюрпризов не произошло: 306 голосов было отдано кандидату от демократов против 232 за республиканца при минимально необходимых 270 голосах. Ни один из выборщиков не «изменил» своему штату, отдав голос в соответствии с официально зафиксированным, хотя и по-прежнему отвергаемым правящей администрацией волеизъявлением избирателей. Это поставило крест на попытке Дональда Трампа отстоять свое право на второй срок, оспорив результаты выборов (что не исключает продолжения тактической — возможно, продолжительной — борьбы в судах и, конечно, в твиттере). И позволяет подвести некоторые итоги развернувшегося в течение последних месяцев политического представления.
Прежде всего, фактически голосование коллегии выборщиков завершило активную фазу республиканского сопротивления итогам выборов. Ее главным основанием и ресурсом была призрачная конституционная возможность изменения распределения голосов в коллегии выборщиков путем «перевербовывания» части делегатов: американское законодательство формально не запрещает выборщикам менять свое мнение и голосовать отлично от результатов выборов в родном штате. Более того, такая возможность в какой-то мере даже поощрялась созданной отцами-основателями конституционной конструкцией: сама идея института выборщиков заключалась в том, чтобы элиты могли иметь «стоп-кран» в случае «неправильного» голосования широких народных масс. Так как вся политическая традиция новорожденных США была построена на непротивлении тирании (а отнюдь не на эгалитарном принципе всеобщего равенства), такой подход казался разумным — мало ли за какого популиста может проголосовать плохо разбирающаяся в политике и людях «чернь». На деле сколь-либо массовое изменение лояльности выборщиков происходило относительно редко и на итоги выборов президентов значимого эффекта, как правило, не оказывало. Во второй половине XX века сама возможность массового «перехода» выборщиков была и остается скорее гипотетической: в большинстве случаев формирование делегаций предоставляется на усмотрение победившей партии, заинтересованной в поддержке своего кандидата.
Однако эта немыслимая, казалось бы, шутка американской выборной системы неожиданно стала предметом вполне серьезных внутриполитических дискуссий и на выборах 2016 года, и на выборах 2020-го. В 2016 году на фоне непредсказуемой и казавшейся совершенно неуместной тогда победы Дональда Трампа на праймериз Республиканской партии некоторые эксперты всерьез рассуждали о возможности блокирования его кандидатуры на партийном конвенте — собрании функционеров и активистов, представителей партийных ячеек штатов, формально имеющем право принять любое решение. По-видимому, подобные мысли гуляли и в верхушке «великой старой партии», но в конечном счете такое открытое нарушение прямого волеизъявления электората все же оказалось невозможным. Веком ранее, например, отказ республиканского конвента 1912 года утвердить кандидатом популярного Теодора Рузвельта привел к партийному расколу и краткосрочному установлению трехпартийной системы в США.
После победы Трампа и на национальных выборах пошли разговоры о возможности изменения их итогов и на уровне коллегии выборщиков. Гипотетически обстановка тогда была даже более благоприятной, чем сегодня: республиканцы испытывали большие сомнения в своем кандидате, и, казалось, было недалеко до двухпартийного консенсуса в противостоянии президенту-популисту. Однако в 2016 году Демократическая партия решила не идти на оспаривание итогов выборов, прекрасно понимая риски потери легитимности всей избирательной системой. Хиллари Клинтон, как и положено, признала свое поражение уже в ночь после дня голосования, отлаженный конституционный механизм бесстрастно ввел Трампа в Белый дом, каким бы шокирующим ни было это событие.
Зато соображения сохранения легитимности совершенно не останавливали и не останавливают Дональда Трампа. Напротив, он с самого начала демонстрировал деструктивное отношение к сложившимся и пестуемым истеблишментом правилам и нормам американской политической системы (взять хотя бы инаугурационную речь: там, где другие президенты традиционно стремились звучать примирительно и объединяюще, Трамп просто объявил войну «вашингтонскому болоту»). В итоге он не просто отказался поздравить победившего кандидата и признать себя проигравшим, но начал массированную атаку на подрыв доверия избирателей к самому институту выборов, во всяком случае в той форме, в какой они прошли в 2020 году.
По-видимому, стратегия продолжения борьбы даже после поражения просчитывалась и готовилась заранее. Социологические опросы позволяли команде Дональда Трампа заранее предположить высокую степень вероятности проигрыша и разработать соответствующие контрмеры. Главный удар пришелся по ключевой особенности нынешних выборов — голосованию по почте, однако организованная республиканским штабом и самим Трампом информационная кампания была направлена на уничтожение легитимности итогов выборов вообще — с этой точки зрения в ход активно шли и вполне огульные обвинения в «каруселях», голосовании мертвецов и просто фальсификациях.
Российскому читателю эти обвинения должны быть знакомы по памятному 2011 году, когда многочисленные нарушения в ходе парламентских выборов вызвали волну недовольства и даже протестов — правда, при двух принципиальных отличиях. Во-первых, в США жертвой фальсификаций стала не оппозиция, а сам президент, во-вторых, уже сейчас очевиден дефицит внятных доказательств этих фальсификаций. В российском информационном поле, например, многочисленные видеоролики о нарушениях стали важным информационным трендом зимы 2011/12 года, количество материалов и интерес к ним отражали как масштабы возможных фальсификаций, так и большой общественный интерес к ним. В США главным распространителем материалов о нарушениях стал, собственно, сам Трамп, и его обвинения оказались недостаточно подтверждены объективными материалами, которые вызвали бы широкий общественный резонанс и соразмерную протестную активность. Оказалась неудачной и тактика юридического давления: большинство судов первой инстанции отклонили подготовленные республиканскими юристами жалобы.
Однако упорный отказ от признания неблагоприятных итогов выборов и последовательные обвинения в фальсификациях позволили республиканцам серьезно ослабить триумфальный эффект победы демократического кандидата. Бездоказательный тезис о фальсификации выборов эффективен там, где он и не нуждается в доказательствах: в широких массах республиканского, или, лучше сказать, трамповского электората, у которого эти обвинения вызывают прямой эмоциональный отклик и готовность к глухому сопротивлению новой, теперь уже неизбежной демократической администрации.
В итоге при относительно убедительной победе — Байден по итогам выборов получил 51,3% голосов избирателей и 306 голосов выборщиков (победа Барака Обамы в 2012 году была обеспечена 51,1% голосов избирателей и 332 голосами выборщиков, а Джорджа Буша-младшего в далеком и скандальном 2000-м — 47,9% избирателей и 271 — почти минимально возможное количество — голосом выборщиков), демократическая администрация оказалась в положении «хромой утки» еще до своей инаугурации. Вопрос о легитимности администрации, по-видимому, станет ее долгосрочной проблемой, подобно продолжительной и последовательной кампании по делегитимации Обамы на основании его якобы поддельных данных о рождении на территории США. Однако история с фальсификацией куда масштабнее и, судя по всему, будет активно использоваться в парламентской кампании 2022 года и на национальном, и на местном уровне.
Решение коллегии выборщиков закрывает эту историю формально: отменить решение коллегии возможно, но чрезвычайно затруднительно. Кроме того, для Трампа это означает удобный выход из крутого пике: не признавая справедливости результатов, он, однако, признал готовность покинуть Белый дом в случае, если коллегия выборщиков проголосует за кандидата-демократа.
Это позволило демократам заявить не только о победе своего кандидата — его победу они считали состоявшейся еще когда Джозеф Байден официально объявил о достижении поддержки нужного количества штатов. Что важнее, вначале голосование простых американцев, а затем и «стерильное» и не поддавшееся политическим страстям и напору Трампа голосование коллегии выборщиков позволили говорить о нормализации политической системы и вообще о ее высокой устойчивости. Последние попытки Трампа взбаламутить американскую политическую систему окончились неудачей, и эпоха закрывается с формальным завершением его полномочий.
Однако на деле за финальным подрывом результатов выборов может скрываться долгосрочная стратегия дальнейшей политической борьбы, которая будет, с одной стороны, определять дальнейшую линию Республиканской партии, с другой — продолжать расшатывать американскую политическую систему, способствуя ее трансформации. Формально признавая решение коллегии выборщиков и передавая президентские полномочия демократу, Трамп демонстративно подчиняется конституционной процедуре, одновременно указывая, что конституционный орган в лице коллегии, как и весь американский народ, были обмануты, и закладывая политическую базу для дальнейшей борьбы (если не своей лично, то своих идейных преемников). В чем может заключаться эта политическая борьба в новом электоральном цикле?
Двенадцать миллионов разгневанных мужчин
На самом деле их гораздо больше (судя по результатам выборов, свыше 74 млн), и они далеко не ограничены мужчинами. Дональд Трамп продемонстрировал удивительную — при частой радикальности его взглядов и резкости высказываний — способность консолидировать довольно разношерстный электорат. Имея в либеральной прессе репутацию шовиниста, мужлана и ненавистника меньшинств, он тем не менее сумел выстроить неплохие отношения и с женской аудиторией своего электората, и с частью сообществ мигрантов (например, с кубинцами). Парадоксально, но он пользуется определенной популярностью даже у чернокожего населения.
Но так сложилось, что образом ядерного электората Трампа стали именно разгневанные белые мужчины, WASP — White Anglo-Saxon Protestants, не удовлетворенные экономическими последствиями кризиса 2007–2009 годов, усилением влияния меньшинств и в целом не находящих своего места в новой экономической и социальной реальности. Однако ключевое слово здесь все же «разгневанных»: можно говорить о формировании вокруг Трампа устойчивой контрэлитной коалиции, рассматривающей вашингтонский истеблишмент и сформировавшуюся вокруг него партийно-бюрократическую систему как корень всех бед — своих и страны. Консолидация электората вокруг негативной повестки стала ключевым пунктом политической стратегии Трампа, позволив ему формально нарастить количество активных сторонников за период президенства. Если в 2016 году за него проголосовало немногим более 60 млн американцев, то в 2020-м, как уже было указано выше, почти 75 млн.
Этот электорат в течение четырех лет президенства стабилизировался и оказался удивительно устойчив. Опросы Фонда Гэллапа демонстрировали, что уровень поддержки Трампа не опускался ниже 40% в течение практически всего его президентства. Правда, не поднимался и выше 45%, чаще всего приближаясь к минимальным значениям (40–42%). Эти показатели поддержки изначально делали Трампа президентом меньшинства, но меньшинства консолидированного и эффективно мобилизующегося в рамках концепции «осажденной крепости»: зная, что они в меньшинстве (даже если утверждается обратное), Трамп и его сторонники солидаризируются в рамках оборонительной логики противостояния более широкой, но вязкой электоральной коалиции.
В этих условиях даже поражение используется Трампом и трампистами как эффективный инструмент мобилизации — вся идея принципиального непризнания справедливости итогов выборов строится на концепции «осажденной крепости» в противостоянии с более хитрым и контролирующим многие ключевые элементы государственной машины противником в лице вашингтонского истеблишмента.
Дональд Трамп, по-видимому, закладывает основу для дальнейшей политической судьбы если не себя самого — при всей жизненной активности возраст не может не давать о себе знать, — то для своих сторонников и преемников, возможно даже для представителей своей семьи, например амбициозной дочери Иванки Трамп. Фактически это некоторая заявка на сохранение определенного идейного и духовного лидерства над партией. Традиция политической жизни США — президент является номинальным лидером партии в течение своего срока пребывания в Белом доме, но он перестает быть лидером, когда покидает свой пост. Экс-президенты США, как правило, не играют активной политической роли, довольствуясь статусом почетных граждан и выступая в роли моральных лидеров.
Трамп, однако, фактически отказывается от традиционного спокойного ухода и сохраняет задел для борьбы. Это, с одной стороны, еще сильнее ссорит его с умеренной частью истеблишмента, прежде всего с демократами, но частично и с уставшими от постоянной политической возни «старыми» республиканцами. Но при этом дает гипотетическую возможность для того, чтобы играть принципиально иную роль внутри партии после ухода с поста президента — экс-президента, сохраняющего позицию неформального политического лидера партии, определяющего ее идеологические установки и стратегическое направление развития. Такие примеры влиятельных президентов были: Эндрю Джексон, Теодор Рузвельт, — и все они как раз подходят под формат президентов-«революционеров», во всяком случае, именно с этими историческими персонажами Трампа чаще всего сравнивают.
Сохранит ли Трамп эту лидирующую роль, остается открытым вопросом. При сохранении интереса к политике и в условиях давления со стороны победителей (в том числе юридического, связанного со различными злоупотреблениями Трампа во время пребывания на посту президента) он и его сторонники могут быть заинтересованы как минимум в сохранении влияния на выбор республиканского кандидата на следующих выборах в 2024 году. Тем более в условиях, когда очевиден факт, что администрация Байдена, по-видимому, будет администрацией одного срока.
Долгосрочные последствия такой стратегии для Республиканской партии могут быть негативными: она окажется в положении партии меньшинства, закрепив за собой долгосрочный статус оппонента левоцентристского мейнстрима, рассчитывая на все те же 40% избирателей плюс некоторое количество ситуационных попутчиков в зависимости от повестки и характера выборной кампании. И это устраивает в партии далеко не всех.
Хотя в период правления Трампа в нее влилось некоторое количество новых политиков, которых можно было бы назвать «трамповский призыв», по большей части сложившаяся конфигурация должностей и лидеров сформировалась независимо от Трампа. Средний возраст республиканских лидеров Конгресса составляет чуть более 50 лет, и они пришли к своим должностям в последние четыре-восемь лет, но в большинстве своем это карьерные политики, выстраивавшие свои стратегии политического роста вне фактора Трампа и не обязанные ему своим возвышением напрямую. Никуда не делась и старая «белая кость» Республиканской партии, начиная с семьи Бушей и заканчивая одним из главных пострадавших по итогам выборов 2016 года — очевидно имевшего президентские амбиции Пола Райана.
Это грозит столкновением между «старыми» и «трамповскими» республиканцами, в основе которого помимо политических амбиций будет лежать спор о самой концепции дальнейшего развития партии — должна ли она и далее становиться радикальной партией меньшинства или выравниваться обратно в сторону правоцентристской и достаточно всеядной политической силы. Такие политические расколы случались в истории американской партийной системы, равно как и в истории самой Республиканской партии: самый известный — уже упомянутый раскол 1912 года — привел к выходу из «слоновьей» партии популиста Теодора Рузвельта и его сторонников и образованию третьей партии, так называемой партии лося. Это самый радикальный сценарий, который может случиться с республиканцами в следующем политическом сезоне, в ходе подготовки к выборам 2024 года.
По-видимому, ощущение возможности такого сценария заставляет Трампа продолжать борьбу, чтобы максимизировать свой политический капитал и получить долгосрочные рычаги влияния на партию. Но сохранение его (или его аватаров) лидерства в республиканском лагере означает продолжение радикальной борьбы против демократов и отказ от перевода политической системы в режим более спокойного функционирования. Для демократической администрации Байдена это означает тяжелые испытания.
«Хромая утка»
Администрация Байдена—Харрис, как ее принято называть (подчеркивая великовозрастность и недееспособность старшего партнера этого тандема) с самого начала рассматривалась как своего рода переходная администрация. Байден испытывает определенный дефицит политического капитала — его возраст заведомо ограничивает возможность баллотироваться еще на один срок, что автоматически накладывает ограничения на проведение сколь-либо амбициозных реформ. Предложенная в ходе кампании программа преобразований ограничена набором частных мер в области налогообложения (частично девальвируя реформы предыдущей администрации), развития мер и институтов социальной поддержки (продолжение курса Обамы) и корректировки внешнеэкономической политики (менее радикальный по сравнению с Трампом подход в отношениях как с экономическими партнерами, так и с конкурентами).
Оказанная поддержка избирателей также ограничивает возможности и политический капитал администрации в последующие четыре года. Хотя результаты Байдена лучше, чем, например, у Буша-младшего в 2000 году, количество выборщиков и голосов простых американцев у него на уровне второй администрации Обамы, что характерно, скорее, для уходящего президента, а не начинающего. Показательно, что демократы не сумели завоевать сенат — однопалатное господство тоже верный признак второй, а не первой администрации: все предшествующие президенты за последние тридцать лет, включая Трампа, начинали свое правление с так называемым большим правительством, контролируя обе палаты Конгресса.
Кампания Трампа по подрыву легитимности результатов выборов лишь еще сильнее бьет по устойчивости новой администрации, которая оказывается в положении обороняющейся. Тезис о сомнительности результатов выборов уже принят на вооружение большинством республиканских конгрессменов и, по-видимому, будет долгосрочным инструментов давления на администрацию и Демократическую партию в целом. В этих условиях администрации Байдена (и Камалы Харрис), судя по всему, уготована, возможно, не совсем приметная, но важная роль транзитера, который должен обеспечить мягкий переход американской партийной системы к новому состоянию и расстановке сил.
Ключевым шагом в этом транзите со стороны правящей администрации будет внутренняя трансформация самой Демократической партии, отход от руля старого истеблишмента (включая и самого Байдена) и переход к новому руководству, образу и политической платформе. По-видимому, в какой-то мере этот транзит уже запущен, причем на уровне самой администрации — вице-президент Харрис словно символизирует собой новое поколение демократов, но пока еще рано говорить, что именно она станет новым фронтменом Демократической партии.
Очевидно, что под руководством Байдена Демократическая партия будет продолжать леветь: сам Байден позиционирует себя наследником Обамы, которого в 2008 году многие консерваторы называли едва ли не социалистом, а парламентские выборы 2020 года еще более усилили левопрогрессивистское крыло демократов. Однако задача Байдена — сделать этот процесс управляемым и постепенным: резкая радикализация демократов влево страшит и его, и значительную часть вашингтонской бюрократии не меньше, чем радикализация республиканцев вправо. Следует отметить, что в определенном смысле некоторые успехи в этом направлении наблюдаются: так, молодые левые звезды Конгресса, такие как Александра Окасио-Кортес, сегодня уже звучат более респектабельно и умеренно по сравнению с лозунгами двухлетней давности. Сказываются партийная дисциплина и менторство со стороны старших товарищей.
В определенном смысле таким менторским является и дуэт Байдена и Харрис. Хотя в этом тандеме Харрис принято считать более активной и доминирующей, в реальности она весьма неопытный для федерального уровня политик, а с точки зрения великовозрастной верхушки демократов и вовсе молодой и перспективный. Вероятно, многоопытный Байден будет не только использовать своего вице-президента по прямому назначению — как правую руку и своего институционального агента в сенате, но и натаскивать Харрис для участия в следующем политическом сезоне.
В этих условиях главной неизвестной дальнейшей эволюции партийной системы является будущее отношений Байдена с республиканцами и будущее самой Республиканской партии. Байден, безусловно, имеет широкие и устойчивые связи с верхушкой своих оппонентов, и возврат Республиканской партии к более центристской платформе был бы благоприятен и для устойчивости всей партийной системы, и для его администрации.
Однако высокая вероятность сохранения в партии влияния Трампа и его сторонников делает более вероятной конфронтационную модель взаимодействия двух партий и дальнейшего развития всей политической системы. Республиканская партия в этих условиях вынуждена будет перейти в оборону, опираясь на свой ядерный электорат и критикуя «сонного Джо» по всем возможным линиям, начиная с вопроса о самой легитимности его правления. Неспособность Байдена представить позитивный образ дальнейшего развития Америки и заведомо транзитный характер его президентства будут в этих условиях ослаблять центр и стимулировать усиление более яркого левого крыла уже у самих демократов.
Как следствие, такая конфигурация может привести к искомой и долгожданной многими картине в 2024 году — борьбе между условным Берни Сандерсом и Дональдом Трампом (скорее всего, более молодых их инкарнаций, хотя в нынешней американской системе уже ничего исключать нельзя). Это столкновение чисто левого и условно правого кандидатов и можно будет считать началом построения новой партийной системы.
Фото: Mark Lennihan/AP/TASS, Andrew Harnik/AP/TASS, AP PHOTO/Patrick Semansky/ТАСС
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl