«Женщины транслируют то, что от них ожидают»: что такое гендерная история
Женщины долгое время были словно исключены из истории — их участие и взгляд на события казались второстепенными. О том, как ученые исправляют эту несправедливость, редактор Forbes Woman Мария Михантьева поговорила с доктором исторических наук Анной Беловой
Анна Белова — доктор исторических наук, заведующая кафедрой всеобщей истории Тверского государственного университета. Член Российской ассоциации исследователей женской истории (РАИЖИ). Соавтор книг «Сметая запреты. Очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков» и «Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени».
— Что вообще такое — женская история? Кажется, что это интуитивно понятный термин, но я подозреваю, что есть нюансы.
— Совершенно правильно подозреваете. Тем более, что есть история женщин, есть женская история и, наконец, гендерная история — и все это разные термины. В 1960-е годы на фоне второй волны феминизма исследовательницы захотели понять, каким образом женщины стали символическим меньшинством, фактически являясь большинством.
Ведь женщины составляют 51–53% населения в большинстве обществ. Антропологи объясняют это «затратностью мужчин в сообществе»: последние менее бережно относятся к себе, войны и конфликты тоже приводят к потерям мужского населения. Однако несмотря на то, что количественно женщин больше, они долгое время не имели своего «голоса», не могли озвучить собственный опыт, их жизненные потребности считались несущественными. Этому есть объяснение: женский труд был исключен из структуры рыночных отношений. Причина — концепция мира, в которой женщинам атрибутировалось природное начало, то, что противостоит культуре; культура же, наоборот, соотносилась с мужской частью населения. Женщина — это Другой. Неслучайно во многих языках «человек» и «мужчина» — это одно слово. Вопрос о том, человек ли женщина, дискутировался еще в XIX в.
Для истории женщин было важно сначала «вернуть истории женщин», а затем показать, что женщины не только участвовали в происходящем, но и вносили в общество существенный вклад (в некоторых вопросах даже более существенный, чем мужчины). Это важно как минимум потому, что если мы не понимаем, кто являлся субъектами и участниками тех или иных процессов и событий, наше знание об истории недостоверно.
Но исторические источники очень противоречивы, асимметричны: они фиксируют мужской опыт, а женский часто оказывается неучтенным и, следовательно, не оцененным — либо же оцененным с позиции мужского взгляда. Это не всегда то, что на самом деле происходило с женщинами, и не то, как они видели себя.
К этому добавляется тот факт, что женщины-исследовательницы несколько иначе видят и интерпретируют прошлое. Проще говоря, они задают источникам другие вопросы, нежели мужчины. Поскольку женщины сами являются символическим меньшинством, их интересуют не только те, кто обладают социальными возможностями, но и те, кто этих возможностей лишены. «Женский» подход позволяет охватить более широко и полно разные группы респондентов.
Конечно, среди мужчин существует значительное количество групп, которые подвергались дискриминации в том или ином сообществе в каждый исторический период — по самым разным основаниям, от возраста и владения собственностью до сексуальных предпочтений и религиозных взглядов. То же можно сказать и о женщинах — это не монолитная группа. И тут есть интересное наблюдение: женщины из привилегированных слоев общества нередко оказывались в большей степени ограничены в своих социальных возможностях, нежели представительницы более низкого социального статуса.
Итак, женская история — это изучение прошлого женщин исследовательницами-женщинами. В 1980-е годы появляется гендерная история, которая исходит из того, что проблема социально-культурного пола, или гендера — это проблема власти и иерархии. Историк Джоан Скотт назвала гендер «первичным способом означивания властных отношений». Одна группа в обществе маргинализируется, другая, наоборот, наделяется преимуществами в распределении власти, престижа и собственности, и предмет гендерной истории состоит в том, как эти дискриминационные стратегии соотносятся с полом.
Это не «давайте изучим женщин, изучим мужчин, а потом поймем, как они взаимодействуют». Это про то, каким образом осуществляется доступ к собственности, власти, ресурсам и к возможности проявлять себя в тех или иных контекстах общественной жизни.
— Получается, женская история позволяет иначе посмотреть и на историю мужчин, к которой мы привыкли?
— Да, безусловно. Долгое время, когда фактор гендера не учитывался при изучении источников и формулировании выводов, считалось, что в истории действует некий универсальный человек. Невидимыми были не только половые, но и многие другие различия. Этнические, культурные, конфессиональные; культурная специфика, различия в повседневных привычках и самоощущениях; различия, связанные с социальным статусом, имущественным положением. Все это оставалось как бы за пределами исторического рассмотрения. Были «массы», которые что-то делали под влиянием «великих личностей».
При таком взгляде утрачивалось подлинное понимание того, как реальные живые люди действовали, жили изо дня в день, чувствовали себя. Невидимыми оказывались не только женщины, но и мужчины — в роли последних и был этот «универсальный человек». Так что мужская история и историческая андрология может быть признательна женской истории за изменение подхода.
— С какими методологическими проблемами сталкиваются гендерные и женские историки? Предположу, что мало источников.