Умозрение в красках и числах
В Москве на 83‑м году жизни скончался Александр Федорович Панкин, последний представитель русской религиозно-математической философии в абстрактном искусстве
После того как рухнул железный занавес и вдруг стало видимо далеко во все концы света, у художников бывшего андерграунда сами собой исчезли отчества — только Дмитрий Александрович Пригов и Тимур Петрович Новиков сохранили их, первый — как элемент парадоксального псевдонима, полностью совпадающего с реальным именем, второй — как элемент бесконечной театрально-перформативной стилизации. Но Александра Федоровича Панкина (1938–2020) хотелось звать по имени-отчеству — из смутного ощущения, что этот старомодно-профессорского вида человек, скромный, деликатный и неизменно дружелюбный, пришел из эпохи другой, дореволюционной интеллигентности, какая, возможно, каким‑то чудом сохранилась в небольших провинциальных городках вроде Егорьевска, откуда происходит род Панкиных. Тем не менее Панкин, в миру — как выпускник МАРХИ — работавший по своей архитектурной специальности, тоже был частью андерграунда и официальной художественной жизнью — с персональными и групповыми выставками в России и за границей — зажил только с наступлением перестройки. Однако «настоящего Панкина» зритель увидел не в годы перестройки, а чуть позднее — в 1990‑е.
Почему‑то мы привыкли думать, что частная творческая эволюция художника непременно должна совпадать с общим движением большой истории искусства, но искусство Панкина, поначалу шедшее в ногу со временем — от информель и кинетизма к трансавангарду, вдруг встало, развернулось и пошло в противоположном направлении. Его первая серьезная работа — «Интерьер», писанный вскоре после защиты диплома в архитектурном институте, в 1963–1964 годах,— была тематически связана с выбранной профессией, а формально — пастозные пятна, живущие своей, свободной от логики архитектуры жизнью,— напоминала о живописи информель, европейской экспрессивной абстракции, с которой Москва познакомились совсем недавно — на первых оттепельных международных выставках. Эта картина произвела впечатление на самого Элия Белютина, после хрущевского погрома мосховской выставки в Манеже сделавшегося чуть ли не главным полуофициально разрешенным авангардистом в СССР (в студию «Новая реальность» Панкина впервые привел старший товарищ Александр Крюков, один из самых преданных белютинских апостолов, москвич, живший и работавший