Рецензия на фильм Кирилла Серебренникова "Лето" о Викторе Цое и Майке Науменко
В Каннах показали прекрасный музыкальный байопик — скорее о Майке Науменко, чем о Викторе Цое
“Лето” Кирилла Серебренникова открывается тревожным прологом. Молодой Виктор Цой (Тео Ю) идет на пляжную вечеринку к Майку Науменко (Рома Зверь) и по пути натыкается на дряблых, массивных и подчеркнуто отталкивающих женщин и их пьющего кавалера в плавках. Тут же становится страшно, что свою эстетическую позицию фильм продекларирует в лоб — как “Донбасс” Сергея Лозницы, населенный исключительно уродами, монстрами и нелюдьми.
Но герои доходят до места встречи, и угроза отступает. На уме у всех собравшихся — только любовь, исключающая всякий яд, кроме шекспировского. А жизнерадостная языческая пляска голышом вокруг костра обещает, что “Лето” будет гимном юности, — а та слишком коротка, чтобы посвящать ее политической сатире.
Но уже в электричке, которая уносит героев в Ленинград 1980-х, вновь происходит неуклюжий клинч несовместимых эстетик и ожиданий. К размалеванным панкам начинает лезть герой Александра Баширова — грубовато врезанный двухмерный гость из “Ассы” в сопровождении свиты гротескных советских держиморд. Это лобовое столкновение с тоталитарной пошлостью не сулит зрителю ничего хорошего: тяжелая публицистика в нашем кино уже поднадоела. Но внезапно стычка гопников и битников превращается в уморительный музыкальный номер в духе “Скотта Пилигрима против всех”. Цой показывает приемы каратэ, вокруг героев пляшут нарисованные мелком молнии, а экран захватывают хулиганские граффити. А затем появляется лирический герой и объясняет, что ничего этого не было. Почти все музыкальные вспышки “Лета” — это фантазии персонажей. Эти игры воображения открывают в фильме новое измерение: если зрителям вдруг захочется каких-то обобщающих высказываний о судьбах родины или портрета эпохи, то им будет куда нырнуть, но на поверхности здесь — история совсем другой любви. Кстати, половина песенных номеров — на английском языке, поэтому караоке-эйфории вокруг “Лета”, в отличие от уже ставших классикой “Стиляг”, не будет. Формально это мюзикл, но на деле — экспериментальный театр, в котором советский человек может петь