Почему наши дети перестали ходить в походы
Вспомните, когда в последний раз ваши дети ходили в поход со школой? А хотя бы просто с классом выбирались на природу? И дело тут вовсе не в гаджетах
Одно из самых сильных воспоминаний с границы моего собственного детства и отрочества. Прошло более 40 лет, и я думаю, что читатели простят мне неотчетливость некоторых подробностей. Потому что главное все эти годы я помню безукоризненно.
Итак. Ранняя весна, думаю, что конец марта — начало апреля. В городе снег уже почти растаял, за городом лежит в полный рост, то есть до колена и кое-где выше. Вечер, грязноватый и гулкий советский вокзал, сомнительные тени в углах, почти пустые электрички — дачный сезон в садоводствах (это было как раз время бума «шести соток на болотах») еще не начался. Группа полудетей-полуподростков (мне самой 12 или 13 лет), человек десять плюс две руководительницы, одна молодая и красивая, другая кажется мне старой (сейчас я понимаю, что «старой» тогда было около 45 лет).
Мы все садимся в электричку и едем далеко, кажется, куда-то в район реки Ящеры. Там выгружаемся на пустую платформу в полной темноте и идем гуськом через пустой поселок в лес. Где-то далеко лает собака и светит почти круглая печальная луна.
— Идеальная погода, — говорит женщина постарше. — Тихо и ясно. Думаю, все получится.
Мы идем молча, почти не разговаривая между собой. Внимательно и настороженно смотрим вокруг. Мы вообще молчаливы и наблюдательны.
Один из нас, высокий и хмурый мальчик, в кирзовых сапогах и ватных штанах: его семья крестьянского происхождения, и свою лесную одежду он привез из деревни. Через некоторое время мы все начинаем по-темному ему завидовать: кирза, даже когда промокает насквозь, держит тепло. Мы, все остальные, в обычных зимних сапогах на молнии — они моментально промокли, в них набился снег. Не все даже догадались надеть шерстяные носки (я надела), у неудачников внутри почти сразу начинает хлюпать ледяная вода. Никто, разумеется, не жалуется. Только у меня за спиной старый школьный ранец, с которым я ходила в школу с первого по четвертый класс. У остальных разные хозяйственные сумки, которые хлопают по ногам, по боку и постоянно сползают. В сумках бутерброды с колбасой и сыром, у троих — термосы с горячим чаем. Помним: ни небольших рюкзаков, ни пластиковых бутылок еще нет в продаже. Когда нам хочется пить, мы зачерпываем снег промокшими варежками и едим его.
Тропят руководительницы, по очереди. На прямых участках их иногда сменяют мальчики — опять же молча. У одной из них есть фонарик весом приблизительно грамм шестьсот. Включает она его редко, бережет батарейки.
Идем долго, нам кажется, что бесконечно. Проваливаемся в снег при каждом шаге. В какой-то момент становится жарко, мы расстегиваем куртки, снимаем шапки и варежки.
— Не потеряйте! Уберите хорошо, — сквозь зубы командует старшая руководительница. — Если кто-то там окажется без шапки или с голыми руками, ему хана и придется всем возвращаться.
Идем дальше. В какой-то момент, при проходе через ельник, следует новая команда:
— Ломайте ветки. Каждый себе.
Дальше я иду с охапкой еловых веток и практически ничего не вижу вокруг и перед собой. Каждые десять-пятнадцать шагов кто-то падает. Вся цепочка останавливается. Он встает, и мы двигаемся дальше.
— Близко, — говорит молодая руководительница и указывает рукой. — Вон туда, где кусты. Тихо. Медленно.
Вокруг сосновый бор. Впереди какая-то насыпь (впоследствии выяснится, что это старая, давно заброшенная узкоколейка), над ней звезды.
Тихо и медленно вползаем в небольшую купу ивняковых кустов. Руководительницы указывают каждому место, куда положить ветки. Кладем, садимся на них. Некоторые (самые уставшие) сразу ложатся.
Кто-то пытается свистящим шепотом задавать вопросы. Ему показывают: молчать.
Лежим, молчим. После окончания движения сразу наваливается холод. Застегиваюсь, натягиваю шапку, варежки. Слышен стук зубов, моих или чужих — не знаю. У меня в кармане несколько кусков подмокшего сахара (совет деда-фронтовика) — сосу сама и даю двум соседям. Девочка сбоку шепчет с отчаянием в голосе: