Нюансы от первого лица
Что отличает нынешнее послание президента федеральному собранию от предыдущих?
Послания президента Федеральному собранию, как известно, не просто публичные выступления политика, но некий институт, закрепленный Конституцией. У нас они произносятся с 1992 года и за редким исключением (когда Владимир Путин перенес свою речь с конца 2017-го на март 2018-го) являются ежегодной формой обоснования и легитимации текущего политического курса. Традиционно эти выступления привлекают большое внимание: ведь никаких «канонических» идеологических текстов, объясняющих положение и поведение России, не существует, а потому столь знаковые политические речи воспринимаются как «идеология ad hoc» — зарисовки принципов, в соответствии с которыми нам придется жить в ближайшее время. Впрочем, заранее скажем, что эти «политические речи» постоянно переписываются действиями самого говорящего политика, а потому мало подходят на роль «оформленной доктрины». А их значение часто переоценивается интерпретаторами (особенно западными), склонными принимать за чистую монету риторические фигуры.
Ничего сугубо российского в таких посланиях нет: авторы нашей Конституции просто копировали институты, хорошо известные на Западе (в Америке, например, существует свое послание президента, называемое State of the Union). Просто особая роль нашего президента привлекает и чуть более пристальное внимание к его посланиям, а скудость политической дискуссии делает эти развернутые речи почти уникальным источником информации по целому ряду актуальных сюжетов.
Малинова
профессор
НИУ ВШЭ
Послание текущего года менее эффектно в сравнении с посланием предыдущим, демонстрировавшим новинки отечественных вооружений. Однако и оно, если рассматривать сказанное президентом в контексте всех предыдущих речей, способно о многом сообщить. Во-первых, имеет значение время произнесения «знаковой речи»: в этом году сроки ее оглашения неоднократно сдвигались. Инициаторам «подвижек» важно было поймать момент, когда слово главы государства сможет переломить тенденцию к снижению его рейтинга доверия. Во-вторых, очевидно, что послание адресовано главным образом внутренней аудитории и не только носит популистский характер, но имеет и ярко выраженную популистскую структуру. Перед тем, как приступить к постановке конкретных задач, Владимир Путин на протяжении нескольких минут напоминает собравшимся руководящим кадрам, что людей не обманешь, что им не нужна бюрократическая волокита и обещания коммунизма в далеком будущем, а требуются улучшения здесь и сейчас. В самом этом ходе — критике бюрократического аппарата — нет ничего оригинального. Но если посмотреть на весь корпус президентских посланий, выяснится, что используют его по-разному. Например, Дмитрий Медведев в 2008 году сетовал, что «в России на протяжении веков господствовал культ государства и мнимой мудрости административного аппарата. А отдельный человек с его правами и свободами, личными интересами и проблемами воспринимался в лучшем случае как средство, а в худшем — как помеха для укрепления государственного могущества». Тогда эта формула (госаппарат плохой) служила трамплином для вброса идей о новой волне демократизации и модернизации. На этот раз похожий трамплин (бюрократия обманывает людей) помогает сделать центром внимания народные мечты о социальной справедливости и социальном государстве. И в том, и в другом случае перед нами — реактивная повестка: попытка оседлать определенные общественные ожидания и оказаться с народом «по одну сторону баррикад», оставив непопулярных чиновников по другую. Парадоксальное сходство конструкций давнего (медведевского) послания и нынешнего наводит на мысль о риторическом характере всего сказанного. И эта риторика «социальных гарантий» представляется чем-то родственной обещаниям «все модернизировать».
В то же время до того, как прийти к идеям «социального популизма», коллективные авторы федеральных посланий уже пополнили наш идеологический ландшафт многими ценными конструкциями, поэтому к их творчеству стоит присматриваться. Повторю, переоценивать роль посланий не стоит, но вклад последних в российский политический язык очевиден.
Послания Бориса Ельцина, как показывают подсчеты, были в 2–4 раза длиннее речей его преемников, отличались сложной структурой и активно работали с образами прошлого, оттеняющими современность: скажем, реформы в 1996 году подавались как «первые в истории России преобразования такого масштаба, осуществляемые без подавления и уничтожения политических противников». Владимир Путин приучил аудиторию к другому стилю — более конкретному и прагматичному. Уже в своем первом послании он озвучил концепцию «сильного государства», заявив, что «единственным <...> для России реальным выбором может быть выбор сильной страны. Сильной и уверенной в себе» (зарубежные исследователи поспешили тогда назвать «напористость и самоуверенность» главными чертами путинской политики). Послания «раннего Путина» еще имели некую идейную связь с ельцинской эпохой: скажем, в 2002 году в качестве образца для федеральных законодателей Путин приводит «дореволюционный исторический опыт» местного самоуправления, который Борис Ельцин вспоминал в своем послании 1994 года в аналогичном контексте. Но далее разница