Общество | Тема номера
Лишние умы страны
Нынешняя осень — печальный рубеж для России: 95 лет назад, через пять лет после революции 1917-го, под занавес Гражданской войны, гудки пароходов и поездов возвестили о начале еще одного процесса, которому суждено было обрастать мифами на протяжении всего XX века. Эпопея с «философским пароходом» в 1922-м задала тон в отношениях советской власти с интеллигенцией: ее трактовали, да и трактуют, в зависимости от политической конъюнктуры и моды момента — тема актуальна и сегодня. Между тем даже узкие специалисты в сюжете с высылкой из страны сотен интеллектуалов полной ясности не имеют, хотя и владеют деталями, широкой публике известными не вполне. А публицисты разрыв власти с интеллигенцией и вовсе понимают как проблему экзистенциальную, помещая борьбу с инакомыслием в контекст общей российской истории и предлагая рассматривать разлад власти с «мозгами» как процесс для Отечества типовой. «Огонек» выслушал разные точки зрения
Кому понадобились «философские пароходы» и кого они от нас увезли? Что мы знаем об этом событии и что мы о нем придумываем? «Огонек» поговорил с философом Ниной Дмитриевой, автором ряда научных публикаций по болезненному и горячему до сих пор сюжету русско-советской истории.
— На тему высылки представителей интеллигенции из Советской России в 1922 году есть обильная публицистика, а вот научных исследований — единицы. Почему так, Нина Анатольевна?
— Соглашусь с вами: тема недостаточно изучена. В советские годы интерес к ней не поощрялся, а в конце 1980-х публицисты опередили исследователей, задав тон, прямо противоположный тому, что господствовал в советские годы: «Россия лишилась лучших умов», «Их выдворяли насильно, не дав толком собраться» и т.д. Дошло до того, что прозвучала цифра в 2 тысячи высланных, хотя было в разы меньше.
Многими из мифов вокруг этого события мы обязаны эмигрантской мемуаристике, которая хлынула в Россию в начале 1990-х. Западные исследователи — скажем, немецкий историк Карл Шлегель — проявляли интерес к этой теме разве что в контексте изучения феномена русской эмиграции в целом. В России интереса к ней больше, но работ все равно немного. Из самых значимых я бы назвала два объемных тома под редакцией Василия Христофорова, Владимира Макарова и Андрея Артизова, где впервые опубликованы документы из архивов спецслужб, что проясняет механизм высылки и численность выдворенных.
— Все ли документы сегодня доступны для исследователей?
— Архивы высылок 1922–1923 годов в основном изучены, в том числе документы из хранилищ спецслужб. Но уверенности в том, что свидетельства предшествующего периода доступны, у меня нет. В частности, по теме деятельности Комитета, а потом и Комиссии помощи голодающим при ВЦИК (ВК «Помгол»).
— А верно ли утверждение, что «философские пароходы» стали прямым следствием деятельности «Помгола»?
— Верно, что активисты создания Комитета помощи голодающим, предварившего появление «Помгола», были высланы одними из первых. Но документы, которые сегодня в распоряжении исследователей, вызывают больше вопросов, чем ответов. И остается масса неподтвержденных документами предположений. Так, еще в 1920-е в русской эмигрантской газете «Правое дело» печатались статьи, где утверждалось, что целые отряды представителей русской общественности по собственному почину отправляются в голодные губернии, организуют работу на местах, а местные представители советской власти с радостью вручают им бразды правления и даже бегут из проблемных регионов. Подтверждений этим утверждениям мне найти не удалось. В те годы желаемое часто выдавали за действительное и перегибали при этом палку. Например, приписав большевикам идею организации продразверстки…
— Разве не так?
— Такой способ «прокорма» армии изобрело царское правительство в годы Первой мировой, большевики только продолжили практику… Но вернемся к «Помголу»: на мой взгляд, оценить деятельность этой организации по известным сегодня документам невозможно. При этом «Помгол» интересен уже тем, что стал первой и, увы, последней попыткой советских властей найти общий язык с интеллектуальной элитой прежних времен. Попытка не удалась. То ли «Помгол» и правда был столь действенной структурой, что большевики испугались конкуренции, то ли, напротив, он увяз в оргмоментах и дискуссиях. Судя по сообщениям о «Помголе» в советской прессе, больше похоже на второе.
— Но все же понадобились пароходы…
— Надо представлять атмосферу, в которой принималось решение о высылке: сначала деятельность «Помгола», с конца 1921-го — аресты правых эсеров, которые не скрывали своей оппозиционности, а в годы Гражданской и не гнушались террором, в феврале 1922-го — забастовка профессоров, оказывавших идеологическое сопротивление власти. Тот же Питирим Сорокин (1889–1968, русский и американский социолог, основатель социологического факультета в Гарварде.— «О») признавался, что специально «заострял» выражения в своих публикациях. Хотя в России пострадал за описку или ошибку наборщика.
— То есть?
— Попал под горячую руку, в его публикации рядом с числом оказался пропущен знак процентов. Фраза звучала так: из тысячи браков, заключенных в годы советской власти, 92,2% распались. Без символа «%» выходило, что из тысячи распалось около 100 браков — 10% — небольшой показатель на фоне, например, США, где число разводов составляло около 50%. То есть читателю был непонятен гневно-обличительный пафос автора, негодовавшего по поводу хороших показателей. Проблема в том, что читателем оказался Ленин. И он среагировал именно на эту фразу — Сорокин оказался в списках на выдворение. Лидер Советской России не выносил кликушества и непрофессионализма, а вот перед мозгами испытывал пиетет (известно, что он приказал не трогать Ильина, сказав, что человек, который так пишет о Гегеле, ценен, пусть он и не «наш»).