Академик Виктор Матвеев: мы пытаемся проникнуть в замысел Творца
В конце прошлого года исполнилось 65 лет Объединенному институту ядерных исследований в Дубне — и 80 лет его научному руководителю, академику Виктору Матвееву. В интервью «Ъ-Науке» он рассказывает, почему раз и навсегда полюбил Дубну, как поймать нейтрино и что такое темный фотон.
Виктор Анатольевич, как начинался ваш путь в науке?
— Я родился в городе Тайга в Сибири, но родители мои — кораблестроители из Владивостока. Именно там я провел свое детство, я приморский житель душой. Начинал учиться в Дальневосточном университете на физико-математическом факультете. Когда я был на первом курсе, к нам приехал с визитом новый ректор Ленинградского университета, знаменитый математик Александр Дмитриевич Александров. Он взял с собой множество профессоров, которые читали нам лекции. Я с товарищем бегал на них, слушал их с упоением. Родилось ощущение: вот где настоящая наука, вот где надо учиться — в Ленинграде!
Мы написали письмо ректору, и нас согласились принять без потери года на кафедру теоретической физики, где ведущим ученым был академик Владимир Фок. Это была большая честь и счастливая возможность.
Фото:
Фонд Музея ОИЯИ
Мы приехали в Ленинград и продолжили учебу там. Надо сказать, я часто ставил перед собой сложные задачи и стремился их решить. Например, как-то я услышал от товарища, что можно сдать экзамен самому Ландау — так называемый минимум Ландау. Я загорелся и стал выяснять, как это сделать.
Оказалось, что Лев Давыдович в тот момент лежал в госпитале. Когда я пришел в Физико-технический институт и попросил принять у меня этот минимум, мне пошли навстречу его ученики и ближайшие коллеги. Это было серьезнейшее испытание.
— А что туда входило?
— Первый экзамен был пробным испытанием — насколько вы математически грамотны, насколько способны математически мыслить. После этого начались экзамены по конкретным разделам учебника Ландау—Лифшица. Скажем, классическая механика, все ее фундаментальные законы, квантовая механика, электродинамика, квантовая теория поля, гидродинамика…
Это было в том числе своего рода артистическое испытание, взятое ими от Ландау. Я помню, как на Лесной улице в Ленинграде зашел в приемную Физико-технического института, набрал номер руководителя отдела теоретической физики Ильи Шмушкевича, сказал, что прибыл на экзамен. Он говорит: «Хорошо! Посмотрите в окно. Видите там скамейку под яблоней? Выходите и ждите нас там». Я выхожу и вижу: есть две яблони и две скамейки!
«Я влюбился в Дубну на всю жизнь»
— Это была первая задача?
— Видимо, да. Я стал думать: какую же скамейку Илья Максимович видел из своего окна? Пришел, сел на ту скамейку, жду. Никого нет.
Вдруг вижу: дверь открывается, выходит Шмушкевич, что-то экспансивно говоря, а за ним идут коллеги. И идут они совсем в другую сторону! Я просто примерз к своей скамейке! Значит, ошибся!
А они подошли к другой скамейке, остановились, посмотрели — нету, повернулись и пошли обратно. Вдруг посмотрели в мою сторону и пошли ко мне с недовольным, как мне показалось, видом.
Я попытался вскочить, чтобы поздороваться, а они мне с ходу: «Формула дипольного излучения?!» Я автоматически выпалил эту формулу, после чего они подобрели и говорят: «Хорошо. Пересядем на ту скамейку». Экзамен был очень непростой, но я его сдал.
— Но в Физтех вы не пошли, а отправились в Дубну?
Фото:
Фонд Музея ОИЯИ
— После окончания университета я получил возможность работать в ОИЯИ, потому что директор института Николай Боголюбов, выдающийся ученый, договорился с Фоком о том, чтобы тот согласился послать в Дубну для знакомства группу ленинградских студентовтеоретиков. Я попал в эту группу.
Приехав в Дубну, я сразу в нее влюбился на всю жизнь. Здесь атмосфера удивительная! Отцы-основатели института были выдающимися учеными и в то же время открытыми для общения. Николай Боголюбов разговаривал с молодыми людьми так, как будто никакого барьера нет. Он задавал вопросы, иногда сам на них отвечал. Был очень эмоционален. Все это завораживало. Хотелось работать здесь и только здесь.
— Какая тематика вас тогда привлекала?
— В то время я интересовался совершенно новой гипотезой — что есть кварки, про которые многие ученые говорили, что это «как бы частица», а на самом деле — математический объект. Николай Николаевич Боголюбов, к которому меня привели для знакомства, сказал: «Кварки — это настоящие элементарные частицы, и мы должны найти пути к тому, чтобы это доказать».
— А почему он был так уверен, что они реально существуют?
— Наверное, он интересовался развитием самой идеи фундаментальных симметрий, которые лежат в основе структуры частиц. Идея кварков показала, что это наиболее красивая, экономная и в то же время логичная схема, которая объясняет некоторые фундаментальные свойства наблюдаемых протона и нейтрона. Надо было только найти разрешение некоторых абсолютно непонятных загадок.
Скажем, мы знаем, что фермионы — а это электроны и протонынейтроны — подчиняются принципу Паули. Нельзя в одном и том же состоянии иметь два одинаковых фермиона. А здесь почему-то было все наоборот. Как это понимать? Боголюбов хотел, чтобы мы в этом деле поучаствовали, нашли наиболее фундаментальное квантовое число, которое позволяет объяснить все эти парадоксы, но дает для кварков совершенно новое свойство.
Я был по-настоящему счастливым человеком: будучи сам увлечен идеей кварков, я еще и встретил гениального человека, который готов был мной руководить. Первая научная работа, которая демонстрировала, что введение нового квантового числа разрешает проблему кварков, у меня была вместе с Боголюбовым и еще несколькими выдающимися физиками. Это было начало новой теории — квантовой хромодинамики. Со 2 февраля 1965 года я уже был стажером-исследователем Лаборатории теоретической физики в Дубне. В 1967-м защитил кандидатскую, причем писал ее по ночам — другого свободного времени не было. Потом докторскую… Мне был тогда 31 год.
«Люди, которых глубоко уважаешь, говорят: „Виктор, надо!“»
— Велась ли тогда совместная с другими странами научная работа?
— У Дубны, несмотря на сложную политическую ситуацию в мире, были очень хорошие контакты с коллегами из США. Тогда в Америке, в штате Иллинойс, недалеко от Чикаго построили самый мощный ускоритель в мире. И дубненцы были приглашены для первых экспериментальных работ, потому что Дубна обладала возможностями, новыми экспериментальными методиками, каких нигде больше не было. Дубненцы стали сердцем этого экспериментального объединения.