От «Метро 2033» к «Тексту»
В российский прокат выходит фильм «Текст» по одноименному роману Дмитрия Глуховского
Роман «Текст» вышел в 2017 году и был переведен более чем на двадцать языков мира. На сцене Московского драматического театра имени М. Н. Ермоловой была поставлена его сценическая версия — одну из ролей в ней играет Олег Меньшиков. Режиссер киноверсии — Клим Шипенко. Исполнитель главной роли — Александр Петров. Сюжет «Текста» перекликается с историей журналиста Ивана Голунова, которая произошла как раз после того, как сьемки фильма были закончены.
«Эксперт» поговорил с Дмитрием Глуховским о том, как книга может попасть в актуальную повестку, можно ли просчитать ее экранизацию, а вместе с ней и ее успех.
— Почему из всех ваших книг первым экранизировали «Текст», а не «Метро»?
— Просто это очень минималистичная история. В ней есть то, что в Голливуде называется high concept — оригинальная идея, реализация которой не требует серьезных производственных затрат. Люди кино всегда думают прежде всего о бюджете — кто на это все даст денег, есть ли деньги у государства (правильный ответ: нет), даст ли денег Фонд кино (правильный ответ: нет), какие частные инвесторы решатся на это и так далее. Эта история про сегодняшний день, в ней не происходит ничего фантастического, она о событиях, которые могут произойти с каждым. И, надеюсь, еще и потому, что эта история с пронзительным сюжетом, который каждый человек может примерить на себя.
Это как раз то, что ищут кинематографисты. Поэтому для меня как раз не удивительно, что так быстро случилась экранизация этой совсем недавней вещи, с одной стороны, а с другой — для меня было большим сюрпризом, насколько она оказалась востребованной. В течение двух-трех месяцев мне поступило около семи предложений об экранизации: от Александра Роднянского, который хотел, чтобы этот роман экранизировал Андрей Звягинцев; от Ильи Стюарта, который продюсировал «Лето» Кирилла Серебренникова, и еще от нескольких коммерчески ориентированных продюсеров. В итоге ребята из «Старта», с которыми я давно знаком, оказались самыми четкими, быстрыми, организованными и мотивированными партнерами.
— Что для вас значит экранизация вашего произведения?
— Для меня экранизация — это популяризации той истории, которую я хочу рассказать. Чтение книг в нашей стране не массовое явление. Книга остается предметом интересов и достоянием очень небольшой прослойки населения — около десяти процентов. Из них большая часть читает женскую прозу, сентиментальные романы или иронические детективы, еще какая-то часть — фантастику и фэнтези, и тебе как писателю надо каким-то образом завоевать внимание этой аудитории. Кино, для того чтобы его посмотреть, требует намного меньше усилий. В отличие от книги для фильма нужно всего два часа времени.
— Как вы объясняете такое точное попадание «Текста» в актуальную повестку?
— Удивительное совпадение имен героя книги Ильи Горюнова («Текст» написан три года назад и два года назад опубликован) и Ивана Голунова, не простого человека из Лобни, а журналиста-расследователя, с которым произошла похожая история с подброшенными наркотиками, говорит о том, что она может произойти буквально с каждым. Схожесть фамилии и имени — это не прозрение, это просто статистическое попадание в той ситуации, когда сто тысяч человек сидят по этой статье и среди них можно найти и Годуновых, и Горюновых, и Голуновых. Со мной часто случается, что какая-то вещь, которая мне кажется важной, в какой-то момент прорывается на поверхность и становится мейнстримом. Это происходит не в силу предвидения, а потому, что мое внимание приковано к определенным процессам в обществе и я понимаю, что предчувствую какое-то явление до того, как все начинают о нем говорить. Это попадание в тему. Как в журналистике. Журналистика — это чутье.
— Можно предвидеть, что та или иная тема станет мейнстримом за несколько месяцев, но как это возможно сделать за несколько лет?
— Проблема бесправия простого человека перед произволом правоохранительных органов — конструктивная особенность системы. Ты об этом пишешь, потому что это есть сегодня, и было вчера, и будет завтра. В какой-то момент общественное внимание вдруг поворачивается к этой теме, и какое-то время общество это обсуждает, пытается изменить что-то, иногда чуть-чуть меняет или меняет существенно, но потом происходит откат, потому что это конструктивная особенность, без нее система не будет работать. Или проблема подброшенных наркотиков, проблема излишне строгого наркотического законодательства, которое позволяет просто заселить треть тюрем людьми, из которых кто-то, может быть, и совершил проступок, а кто-то просто «попал под замес», ни в чем не будучи виноватым, и оказался не в состоянии доказать свою невиновность.
Но я не переоцениваю степень своего воздействия на умы. У книжки тираж, допустим, сто тысяч. Но я имею дело с информационными машинами, которые смотрят десятки миллионов человек, которые создают повестку, отвлекают внимание, переселяют нас в какие-то воображаемые миры, в какую-то альтернативную реальность, где Россия ведет борьбу с силами тьмы на мировой арене. И мои усилия привлечь внимание к действительно важным проблемам почти бесплодны, учитывая мои скромные возможности по охвату аудитории по сравнению с теми, которые есть у телевидения. Тем не менее надо же о чем-то писать, и я пишу о том, что мне кажется интересным.
— Продюсеры Валерий Федорович и Евгений Никишев объявили о запуске в кинопроизводство еще одного проекта по вашей книге — «Метро 2033». Почему ваши усилия реализовать его в Голливуде пока не принесли результата?
— Это чудовищно конкурентная среда. Будь я даже самым известным русским писателем за пределами России — а там невероятное количество таких умников, которые чего-то добились у себя дома в области музыки и кино и приехали в Голливуд, чтобы его покорить, и теперь думают, что сейчас они заберутся туда — на вершину мира. А это не вершина мира, это вершина дистрибуционной пирамиды. То, что ты там производишь, расходится по созданным глобальными компаниями цепочкам дистрибуции по всему миру. То, что ты делаешь в Москве, увидят в России; то, что ты делаешь в Париже, увидят во Франции; то, что делаешь в Лос-Анджелесе, увидит весь мир. Поэтому амбициозные люди из Франции, Германии, России, Китая — все едут туда, понимая, что для того, чтобы о них узнал мир, им нужно попасть на вершину дистрибуционной пирамиды. Там у людей очень короткая память.
Продюсерам приносят ежедневно десятки проектов, они несут их на студии, какие-то идеи разрабатываются, в этом обороте находятся сотни сценариев. Из них почти все, за редким исключением, покупаются и попадают в ящик или выбрасываются. Там постоянно перемалываются чьи-то судьбы. На этом гумусе вдруг прорастает одна звезда. И это создает у людей ощущение, что однажды и с ними может произойти такая же волшебная история успеха. Там очень многое строится на личных контактах, когда ты знаешь кого-то, кто знает кого-то.
Так я попал к Дэвиду Финчеру. Солист группы Limp Bizkit Фред Дерст, который работает с Финчером, сначала поиграл в игру по моей книжке, а потом прочитал саму книжку. Сначала он хотел сам снимать, потом решил Финчеру отнести. В результате я с ним встретился и рассказал ему про свою замечательную книгу и про то, как я борюсь с голливудской бюрократией в попытках ее экранизировать. Но Финчер не заинтересовался этим проектом, потому что понял: это не его история, у него нет ни одной истории про положительного героя. У него все истории про «монстра внутри», а в «Метро 2033» никакого «монстра внутри» нет. И потом, он не любит фантастику. В любом случае я посмотрел на своего кумира, час с ним поговорил, это было забавно очень и, разумеется, ни к чему не привело. Теперь он, по крайней мере, знает, что такая книжка есть.
Там очень высокие ставки. Там ты бьешься за любовь всего мира. Там взлеты выше и падения глубже. Поэтому, несмотря на очень внешнюю приветливость, эти люди с огромным эго требуют обхождения и очень тонкой дипломатии. Там никогда не говорят «нет». Это дезориентирует. Никто не хочет испортить отношения отказом, поэтому тебе говорят: «Очень интересно. Мы позвоним». И, конечно, не звонят, пропадают. Это и есть отказ. Но ты не знаешь этого. Каждый раз, когда я улетал из Штатов, я улетал с полным ощущением, что завтра у меня все сложится. Не только с «Метро», но и со всеми остальными проектами. Как будто проснулся, во сне нашел мешок золота, притащил в кровать и думаешь, как бы проснуться и чтобы он здесь по-прежнему лежал. Просыпаешься — мешка нет. Вот та же самая история со Штатами.
Я немножко подустал от этого всего. С другой стороны, в России тоже не было партнера, который был бы в состоянии реализовать большой проект. Никишев и Федорович, мне кажется, первые за долгое время люди, которые действительно имеют для этого ресурс, драйв и вкус.
— Как вы оцениваете степень конвертации ваших сюжетов для международной аудитории?
— Возможно, из-за того, что я очень много времени прожил за границей в разных странах и очень много езжу, у меня немного отстраненный взгляд. На Западе меня считают русским писателем: абсолютное большинство моих историй разворачивается в России в Москве. К тому же я попадаю в концепцию классической русской литературы: с внутренними страданиями героя, с его жертвенностью, а это в протестантской морали вещь не очень понятная. Там никто собой не жертвует, в католицизме — до известной степени, но не в протестантизме. Протестант — очень позитивная повестка, здесь герой меняет систему, а не занимается половину истории самокопанием. Он идет и делает. С другой стороны, мне кажется, что с моими текстами происходит то же, что и с текстами Мураками, который только условно японский писатель, потому что он очень американизирован, европеизирован, и его тексты — переходный вариант между японской прозой и современной западной прозой. Я рассказываю универсальные истории, и люди их читают, несмотря на наши непроизносимые имена-отчества, станции метро и странные социально-политические реалии, которые я описываю.
— С чем связано ваше обращение к инновационному формату аудиосериала?
— Поскольку аудиосериал «Пост» — история не вполне реалистическая, я думал о том, как ее донести до читателя. Кто сказал, что аудио — это не литература? Мы просто возвращаемся к истокам, а ценность «Илиады» и «Одиссеи» от того, что изначально это аудиоформат, не подвергается сомнению. Я сам себе бросаю определенный вызов, делаю то, чего я раньше не делал. Таким образом, я нахожусь не в процессе воспроизводства, а в процессе созидания, потому что я ищу новые решения. При этом я прихожу к современному читателю туда, где он находится. Сегодня он в большей степени слушатель, чем читатель. Он не хочет читать бумажные книги, они стоят слишком дорого. Хорошо, я готов экспериментировать вместе с вами и рассказать вам историю так, как вы хотите ее сегодня услышать. Для меня это оказалось интересным.
И потом, конечно, журналисты будут вынуждены писать про это, потому что это что-то новое. Почему бы мне этим не манипулировать? Я понимаю, что рассказать про то, что я метафорически описываю шоу пятиминутной ненависти в эфире телеканала «Россия-1», мейнстримные медиа не могут. Хорошо, давайте поговорим о том, что это аудиоформат. О том, что я специально для аудиоплатформы скрещиваю сериальный и литературный формат и к тому же сам это все начитываю своим голосом — впервые для себя.
— Ваш прогноз по поводу бумажных книг: как долго они просуществуют?
— Когда мы держим в руках книгу, мы не держим в руках историю, мы держим предмет, созданный из целлюлозы и типографской краски. И это объект скорее символический, который является каким-то понятным нам отождествлением этой истории в мире вещей. Он нужен для того, чтобы человек мог подарить его другому человеку, чтобы он мог поставить его на полку, подразумевая, что это книга, с которой он себя соотносит, поэтому она является частью пространства, в котором он живет. Но это не имеет никакого отношения к погружению в нарратив. Если ты влюбился в эту историю, то ты просто хочешь видеть ее физическое воплощение, потому что его проще любить. Когда текст можно прочитать с телефона, бумажные книги в большей степени становятся подарками и предметами интерьера.
— Когда-нибудь бумажная книга все-таки умрет?
— Что вы, совсем не умрет. И винил, я думаю, не умрет. Очень редко бывает так, что приходят новые медиа и полностью вытесняют старые. Радио не вытесняет газеты, телевидение не вытесняет радио, интернет не вытесняет радио и телевидение, вместо этого происходят процессы слияния и перераспределения функций. Что такое Дудь? Это телевидение или это интернет? А видеовставки в материалах «Медузы», например, это что? Где здесь закончилось телевидение, где начался интернет? Это текстовая среда, это газета или это что-то другое? Эти процессы я по мере сил исследую и интегрирую в интернет текст, музыку и изображения или использую социальные сети для публикации какого-то своего контента. Или вот сейчас, делая книгу, я адаптирую ее одновременно и под сериальный формат, и под аудиоформат.
Я в любом случае никаких проблем здесь не вижу. Я уверен, что без литературы, а телевизионный сериал — это тоже литература, человек не может жить.
— Насколько вы просчитываете успех истории, которую хотите рассказать?
— Я не конструирую истории исходя из того, насколько они должны быть популярны. Это провальная затея. Писать нужно только то, что тебе лично интересно, что тебе близко, чем ты горишь. Если ты будешь писать исходя из соображений маркетологических, это будет совершенно очевидно холодное и механистическое и, скорее всего, плохое. На самом деле ты не можешь представить, как устроен внутренний мир твоих читателей и чего они хотят. Ты сам должен гореть этой историей, ты должен хотеть ее написать, даже если думаешь, что она будет провальной.
Я не думал, что «Текст» будет настолько популярен сегодня, я не ждал такой реакции. Иногда я начинаю работу над сюжетами, которые требуют от меня серьезных трудозатрат и не приводят ни к чему. У меня между «Текстом» и «Метро 2033» вышли пять книг. Они не оказались настолько востребованными и не попали в центр внимания. Ну и что? Все равно это какие-то шаги моей личной эволюции, мои попытки понять, что такое литература. Я не сверхпродуктивен, я не могу выпускать книгу каждый год. Мне нужно накопить определенный багаж, материалы, разобраться в собственных жизненных ситуациях, с изменениями в стране, в обществе, в людях и так далее. Мне нужно сделать что-то, что я до сих пор еще не делал. И, конечно, мне важно, чтобы эти усилия не пропали. Я думаю, как мне достучаться до людей. Есть авторы, которые говорят, что они готовы писать в стол. Я не готов писать в стол, и никогда не буду этого делать. Потому что литература – это взаимодействие с другими живыми людьми.
— Почему из всех соцсетей для вас теперь стал так важен Инстаграм (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена)?
— Это просто сугубо прагматические соображения. Фейсбук (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) и ВКонтакте ввели систему, когда у тебя есть подписчики, которые не видят, что ты пишешь. Когда алгоритмы все отсекают, отфильтровывают, и ты должен Фейсбуку (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) платить за то, чтобы люди, которые на тебя подписались, видели хотя бы что-то, — это просто демотивирует. Ты хочешь взаимодействовать с максимальным числом живых людей. Причем необязательно для рекламы своих продуктов, потому что один фильм с рекламной кампанией сделает в сто раз больше для продвижения книг, чем я сам пойду сейчас и буду своей не такой уж большой аудитории что-то неуклюже впаривать, как пирожки с котятами в электричке: «Не хотите купить книжки?» Я просто информирую людей о том, что что-то делаю, и это публика максимально разношерстная, половина вообще не из России: поляки, французы, немцы, шведы, латиноамериканцы.
Для меня, если говорить серьезно, это энергетическое взаимодействие с аудиторией, с читателями, от которых я получаю фидбэк. Я поехал куда-то, запостил фоточку откуда-то и получаю комментарий: «О, классная фоточка!» Я не хочу создавать какой-то бронзовый образ, как у Пелевина, устраивать хитрую стратегию взаимодействия со СМИ, когда ты даешь интервью одному из них и только по мейлу, а так ведешь затворнический образ жизни. В итоге все равно медиа конструируют твой образ, просто это образ человека хитрого и гораздо более терпеливого, чем я. Потому что я нетерпеливый.
— Как часто вас узнают на улицах?
— Сейчас я строго дозирую свою публичность. У меня нет своего пиарщика. Появляется какой-то проект — да, для этого проекта пиарщик издательства или пиарщик компании делает какое-то качественное интервью, но я за этим не гонюсь. Наоборот, я уже от этого всего утомился и у меня нет задачи физической узнаваемости. Мне кажется, это обременительно. Ко мне подходят на улице, чтобы сфотографироваться, я фотографируюсь, конечно, все как бы прекрасно, но я считаю, что это немножко как фсиновский браслет у тебя на ноге. За тобой все время идет слежка, люди узнают тебя в лицо, у тебя нет личной жизни, ты не можешь с девушками гулять, в носу не поковыряешься, в «Макдональдсе» не пожрешь. Внешняя узнаваемость обременительна. И опять же, мне всегда хотелось, чтобы люди знали о том, что я пишу, о моей работе; я не хочу, чтобы обсуждали меня как селебрити. Я не хочу быть селебрити.
— В какой степени ваша публичность влияет на тиражи ваших книг?
— Никоим образом. Можно взять в качестве примера Михаила Веллера, который гораздо более узнаваем внешне и как спикер, и как писатель, чем я, но это тоже не сказывается на его тиражах. Одно с другим не связано. Скажем так: я пользуюсь своей репутацией для выражения гражданской позиции. Это скорее репутационная история, чем коммерческая. И потом, очень часто, учитывая, что я вхожу в конфликт с мейнстримным политическим нарративом, мне приходится слышать от читателей: «Ты чего лезешь в политику, книжки у тебя нормальные, зачем ты критикуешь, что ты там понимаешь?» Но я не писатель-фантаст, я политический журналист, у которого были опыты в жанровой прозе. И то я их использовал как возможность метафорически говорить о каких-то вещах более широкой аудитории, просто маскируя их под приключенческий или фантастический сюжет.
На продажах книг сказывается выход компьютерной игры по «Метро». В этом случае есть конверсия аудитории: когда люди поиграли, им понравилось, они хотят больше глубины, больше погружения, больше истории, тогда они идут за книжками. Чтобы роман, который я написал, был популярен, люди должны говорить о романе, а не обо мне. Твоя известность как персонажа никак не конвертируется в популярность твоих книг.
— Насколько современная отечественная писательская среда конкурентна для вас?
— Да я вообще не думаю, что я конкурирую с какими-то писателями. Это фильмы конкурируют друг с другом. Ты приходишь в кинотеатр один раз в неделю, и тебе предлагают тебе посмотреть фильм «Трансформеры» или фильм «Лед». Вот здесь есть острая конкуренция. Я не знаю автора, который взаимодействовал бы с читательской аудиторией в той же сфере, что и я. И потом, ты можешь купить две книжки сразу, прийти домой и прочитать сначала одну, потом другую. Читатель не выбирает между книгой Глуховского и книгой Пелевина. Он может купить и книгу Глуховского, и книгу Пелевина, и книгу Сорокина, а кто-то — книгу Прилепина и еще Веллера. Нет такого, что либо ты, либо я, и один из нас должен умереть. Пусть цветут все цветы, как сказал товарищ Мао.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl