Неолиберальная экономическая модель и социальное неравенство
Стремительный рост неравенства является структурным и органичным по отношению к нынешней фазе глобального неолиберального капитализма. Это стержень, на котором держится накопление капитала, и структурный элемент современной глобализации
Финансовый кризис, который обрушился на Соединенные Штаты в 2007 году и быстро распространился на основные экономики мира, не имел циклического характера, как предыдущие циклические кризисы, которые произошли в глобальном макроэкономическом сценарии последних тридцати лет. С точки зрения интенсивности и расширения он был самым глубоким и разрушительным со времен Великой депрессии 1929 года, и после него мир стал другим.
Кризис 2008 года: причины и масштабы
С 2000 по 2007 год валовой внутренний продукт рос в среднем на 4% в год по всему миру, на 2,7% в США и на 2,2% в еврозоне. По большей части это было обусловлено неолиберальным широко институционализированным финансовым и глобальным экономическим развитием, которое, однако, привело к росту экономического неравенства во многих странах. Если измерять неравенство с помощью индекса Джини (который равен нулю в случае идеального равенства доходов и единице — в случае когда весь доход сконцентрирован на одной семье) на доходах домохозяйств, в частности, видно, что в Соединенных Штатах индекс подскочил вверх чуть менее чем за сорок лет: он был равен 39,7 в 1967 году и вырос до 46,9 в 2005-м.
Основной причиной роста экономического неравенства стало массовое расширение финансовых спекуляций, начавшееся в 1980-е. Активы всевозможных кредитных организаций в 2007 году составляли 63,5–70,9 трлн долларов — это почти в полтора раза превышает совокупный мировой ВВП. Большая часть этих активов не соответствовала фактическим вложениям в физические активы, а состояла из чисто спекулятивных ценных бумаг.
До того как лопнул пузырь на рынке жилья, рынок ипотечного кредитования в США стоил 12 трлн долларов и был почти равен ВВП страны. Более того, ипотечный долг США достиг 70% ВВП, а общий внутренний долг — 93% ВВП. Рынок субстандартного кредитования, который практически отсутствовал до середины 1990-х, бурно развивался, одновременно рос пузырь на рынке недвижимости, достигнув значения около 1,7 трлн долларов.
Но рост рынка субстандартного кредитования и создание пузыря на рынке жилья объясняются особенностями функционирования финансовой системы. Чрезмерное расширение кредита, ставшее возможным благодаря процессу секьюритизации, использованию финансовых рычагов и созданию синтетических инструментов, представляло собой смертоносный коктейль, вызвавший раздувание пузыря и распространение кризиса в глобальном масштабе. Бесспорная роль, которую играют финансы в реальной экономике, стала возможной благодаря процессу дерегулирования, который начался в 1980-е в глобальном масштабе и достиг своего пика в Соединенных Штатах в 1999 году с окончательной отменой закона Гласса—Стиголла (закон о банковском деле, введенный в 1933 году, который разделил традиционную и инвестиционную банковскую деятельность), и с принятием в 2000 году закона о модернизации товарных фьючерсов. На практике это было фактически полным освобождением производных финансовых инструментов от действующего регулирования и от надзора как Комиссии по ценным бумагам и биржам (SEC), так и Комиссии по срочной биржевой торговле (CFTC). SEC разрешила банкам увеличить свой финансовый рычаг до 20—25 и более, и был принят закон, который обязывал ипотечные агентства Fannie Mae и Freddie Mac выдавать почти половину своих ипотечных кредитов бедным людям, которые не могли предоставить гарантии.
Кроме того, финансовые операции были освобождены от штрафов, предусмотренных для азартных игр. Формально финансовым посредникам было позволено размещать на рынке инновационные инструменты, основанные на математических и статистических моделях, таких как свопы на дефолт по кредиту и обеспеченные долговые облигации. На полностью нерегулируемом рынке торговля деривативами быстро расширилась: со 106 млрд долларов в 2001 году до 531 млрд долларов в 2008-м. Финансовый рынок создал новые возможности для инвестирования в ценные бумаги благодаря секьюритизации ипотечных кредитов, которые позволили финансовым учреждениям передавать забалансовый кредитный риск тем, у кого более высокий аппетит, главным образом через специализированные подразделения предприятий, которые приобретали ипотечные кредиты, секьюритизировали их и продавали ряду конечных инвесторов, включая хедж-фонды, пенсионные фонды и инвестиционные банки. Таким образом, финансовое учреждение-кредитор смогло сэкономить на капитале, необходимом для целей регулирования, и в то же время могло получить новый поток ликвидности, вызванный продажей ипотеки, что позволило ему выдавать новые кредиты.
Выросший спрос на секьюритизированные ценные бумаги позволил расширить кредитование, в том числе ипотечные кредиты, которые были разделены на кусочки и переупакованы в форме CDO (обязательства по обеспеченному долгу) и CDO в квадрате и подразделены, в свою очередь, на транши разных уровней риска и доходности. Повышенный риск не оценивался. Фактически рейтинговые агентства переоценивали инструменты секьюритизации, считая их весьма безопасными.
Если бы кризис был сосредоточен исключительно на американском субстандартном ипотечном рынке, потери были бы легко поглощены. Но проблема заключалась в том, что 80% ипотечных кредитов, выпущенных в период между 2004 и 2008 годами, инфицировали финансовые рынки во всем мире. Уже в 2008 году темпы роста мирового ВВП сократились вдвое, с 5,4% в 2007 году до 2,7%.
В конце 2008 года консервативная и антигосударственная администрация Джорджа Буша-младшего, чтобы спасти ситуацию, разработала огромную программу помощи для компаний, находящихся в затруднительном положении (Программа спасения проблемных активов), инвестировав в них 700 млрд долларов, а Федеральная резервная система предоставила банкам в 2008 году кредиты, размеры которых оставались тайной до середины 2011 года. Спасение банков стоило Соединенным Штатам более 1,2 трлн долларов в виде кредитов.
Финансовая власть
Но ситуация ухудшилась в 2009 году, когда последствия Великой рецессии стали проявляться во всем мире, что привело к резкому падению промышленного производства и международной торговли — на 8,2 и 10% соответственно. Мировой ВВП в 2009 году впервые с 1970 года зафиксировал снижение на 0,6%. В январе 2009 года был избран президентом Барак Обама, возлагались большие надежды на его способность вывести реальную экономику страны из кризиса и не ограничиваться спасением финансовых институтов.
Эти надежды, однако, не оправдались из-за влияния групп финансовой власти США, которые управляют американской политической системой. В марте 2009 года новая администрация продолжала помогать банковской системе в двух новых операциях: в первую очередь она реализовала план, разработанный Тимоти Гейтнером (министром финансов и главой Федерального резерва Нью-Йорка с 2003 года) и Лоуренсом Саммерсом (главой Национального экономического совета Обамы и бывшим министром финансов Клинтона), который стремился очистить банки от токсичных активов. План вызвал ярость экономистов калибра Джеффри Сакса, Джозефа Стиглица и Пейтона Янга, так как национализировал убытки и приватизировал прибыль. Вторая операция состояла из стресс-теста для крупных банков.
Но деньги, которые спасли банки, остановились в них и не вошли в реальную экономику. Крупные кредитные учреждения США использовали эти деньги для торговли на фондовой бирже и на других финансовых рынках, а также для операций переноса сделок. Таким образом, прибыль финансовой системы США смогла вернуться к докризисным уровням.
В ответ на продолжительные протесты населения в июне 2009 года Обама объявил о реформе финансового рынка — крупнейшей со времен Великой депрессии 1929 года. Федеральному резерву и SEC передавалось больше полномочий, чтобы лучше контролировать финансовые институты, частные акционерные компании, компании венчурного капитала и хедж-фонды. Реформа также предусматривала возврат к большей дифференциации коммерческих и инвестиционных банков.
С конца 2008-го по ноябрь 2010 года ФРС купила ценные бумаги на 1,7 трлн долларов. Эта операция количественного смягчения сделала рецессию менее серьезной, но не принесла существенных изменений в сфере занятости. Однако в ноябре 2010 года Федеральная резервная система решила опять купить долгосрочные казначейские облигации на общую сумму 600 млрд долларов. Приобретались облигации на 75 млрд в месяц в течение следующих восьми месяцев, то есть до июня 2011 года. Она опять не увеличила занятость, и третьего количественного смягчения не последовало.
Поэтому кризис в Соединенных Штатах был вызван чисто политическими действиями, которые почти полностью упразднили надзор за финансовой системой. В 1999 году президент Билл Клинтон, демократ, но заложник финансового лобби США, утвердил закон Грэма — Лича—Блайли, что значительно ограничило надзорные полномочия ФРС над инвестиционными банками и ипотечными кредиторами. В следующем году Конгресс США утвердил закон о модернизации товарных фьючерсов, который отменил продажу производных продуктов. После вступления в силу этого закона торговля свопами на дефолт по кредиту больше не контролировалась. Чтобы успокоить покупателей субстандартных кредитов, основные рейтинговые агентства, при явном конфликте интересов, присвоили им максимальный рейтинг.
Поэтому вполне очевидно, что финансовые власти явно превосходят по своим возможностям политическую администрацию США, вне зависимости от того, республиканская она или демократическая.
Старый Свет под ударом
Международная финансовая система была и остается сильно интегрированной, и крах англосаксонской системы быстро распространился по всему миру, в первую очередь в континентальной Европе. Можно даже сказать, что последствия Великого кризиса в Европе были более серьезными, чем в США. Основных каналов его передачи было три: финансовые рынки, кредиты и спрос на товары и услуги.
Мировые фондовые биржи тесно взаимосвязаны и, как правило, следуют в течение дня за фондовой биржей Уоллстрит. Как только крупные американские компании рухнули, сначала это отразилось на всех акциях Нью-Йоркской фондовой биржи, а затем заразило фондовые биржи всего мира, оказав огромное влияние на одну из составляющих совокупного спроса — инвестиции. В Европе межбанковский денежный рынок был заблокирован, поток кредитов в производственную систему значительно сократился, и она не только пострадала от ограничения кредитования, но и столкнулась с резким снижением спроса как на потребительские, так и на инвестиционные товары. Например, в последнем квартале 2008 года экспорт еврозоны сократился на 26%.
В первом и втором кварталах 2009 года в Европе был достигнут минимум валового национального продукта, от которого Германия быстро (менее чем за год) восстановилась. Из четырех основных стран Евросоюза Италия больше всего пострадала от кризиса и не может оправиться до сих пор.
Одновременно произошел кризис суверенного долга. После Греции настала очередь Ирландии — она тоже не была способна погашать просроченный государственный долг. Аналогичный сценарий реализовался в Португалии, зараженной греческим и ирландским долговым кризисом и неспособной погасить свои облигации. Госдолг Греции, Ирландии и Португалии еще больше увеличился в 2010 году, а доходность соответствующих ценных бумаг достигла стратосферных высот: годовая доходность двухгодичных облигаций в апреле 2011 года составила более 23% для Греции и более 12% для Ирландии и Португалии. В этот момент зараза распространилась и на другие страны европейской периферии, Италию и Испанию, у первой из которых был высокий госдолг, а вторая — более негарантируемый высокий долг по недвижимости. Чтобы сдержать заражение, ЕЦБ был вынужден купить их ценные бумаги.
В то же время в развивающихся странах средний рост составил 2%; и Китай продолжал лидировать в экспансии азиатских экономик.
В преддверии нового кризиса
Прошло ровно 90 лет с начала Великой депрессии 1929 года и 11 лет с краха Lehman Brothers и Великого кризиса 2008 года, но мы еще не усвоили урок. Великий кризис не был циклическим явлением, он был вызван структурными проблемами, присущими самому неолиберальному экономическому развитию, которые до сих пор не преодолены. С триумфом неолиберальной теории и утверждением принципа минимального государственного вмешательства в начале 1980-х была разработана экономическая политика Вашингтонского консенсуса, из США распространившаяся по всему миру через программы «структурной перестройки» Международного валютного фонда, которые быстро привели к постепенному демонтажу государственных и национальных суверенитетов.
В настоящее время мир рискует столкнуться с новым экономическим кризисом, для преодоления которого у него нет адекватных инструментов. Война пошлин, замедление роста ВВП США, долговой кризис в Китае, мини-рецессия в Германии и безудержная инфляция в Венесуэле и Аргентине — тревожные звонки, которые нельзя недооценивать. Мир страдает и боится новой рецессии. Об этом заявил Марвин Кинг (британский экономист, руководитель Банка Англии с 2003 по 2013 год. — «Эксперт») на международной встрече МВФ в Вашингтоне 20 октября 2019 года: «Мировая экономика осталась в ловушке низкого роста, а восстановление после кризиса 2008–2009 годов было более слабым, чем после Великой депрессии. После Великой рецессии мы вступили в эпоху Великого застоя».
«В последнем издании «Перспектив развития мировой экономики», опубликованном в октябре 2019 года Международным валютным фондом, присутствуют элементы озабоченности. Пенсионные и хедж-фонды более уязвимы, чем те, которые были зарегистрированы накануне краха Lehman Brothers. За 11 лет риски для финансовой системы не уменьшились, а только сместились. Общий корпоративный долг в США высок, но, согласно отчету Банка международных расчетов, реальная проблема заключается в кредитных финансовых рычагах. То есть в «кредитах под залог», предоставляемых компаниям с высоким уровнем риска, у которых долг в четыре раза выше, чем доходы. На сегодня они составляют почти 1,4 трлн долларов и вполне могут привести к повторению явления, вызвавшего экономический кризис 2008 года: субстандартные кредиты, предоставленные людям, которые не смогут их вернуть.
Это не единственная проблема. Если мы посмотрим на Соединенные Штаты и Европу, то существует риск возникновения нового финансового пузыря, связанного с непропорциональным ростом цен на акции по сравнению с дивидендами, выплачиваемыми акционерам. Достаточно взглянуть на индекс переоценки фондового рынка, коэффициент Шиллера, который вычисляет соотношение между тенденцией цены акций и средним дивидендом, который эти акции дали за последние десять лет. Это соотношение действительно очень высокое по сравнению с историческими средними значениями. И когда оно удваивается, надо волноваться. Например, в Соединенных Штатах это около 33 баллов, в то время как исторический средний показатель составляет 16 баллов. Даже в Германии коэффициент Шиллера находится за пределами среднего значения: соотношение между ценами и дивидендами составляет около 20 пунктов, тогда как историческое среднее значение обычно около 10.
Мы живем в системе капиталистических накоплений, управляемых финансовым рынком. Эта ситуация должна быть изменена путем установления контроля над движением капитала, административных ограничений на банковские кредиты и вмешательства государства в общие процессы управления финансами и кредитами.
Другой проблемой, которую нельзя недооценивать, является проблема банков, набитых неработающими кредитами.
Экономика постмодерна
Постмодернистское мышление вписывается в неолиберальный экономический контекст. Жан-Франсуа Лиотар в своей книге «Состояние постмодерна» описывает современную эпоху как эпоху, в которой современность подошла к осмыслению «великих историй» (grands récits), то есть философских и идеологических перспектив, которые начиная с эпохи Просвещения вдохновляли и обусловливали ценности западной культуры (просвещение, идеализм, марксизм): «история» освобождения людей от эксплуатации; прогресс как неопределенное улучшение условий жизни; диалектика как легитимация знания в абсолютной перспективе. В постмодернистском мире, более не связанном с крупными проектами, возможны прагматические дискурсы, которые имеют лишь инструментальную и условную значимость.
Поэтому постмодерн — это историческая фаза, в которой общество претерпевает трансформации, связанные с развитием турбокапитализма. Технологические инновации, потребительство в ущерб работе, бесцельная булимия, массовая культура, индустрия культуры, которая поддерживает эфемерные ценности, финансовые и информационные компании, которые одерживают победу над традиционными отраслями, «ликвидное» общество (Зигмунт Бауман), кризис государства, необузданный индивидуализм, стремление показать себя во что бы то ни стало, высказывание как ценность — характерные черты постмодернизма. С этой точки зрения счастье отождествляется с количественным и интенсивным ростом желаний. Механизм должен гарантировать быструю замену товара, чтобы накормить потребительскую экономику.
Гегемонистская культурная логика основана только на двух видимых субъектах: на рынке и на СМИ. Рынок как физическое место постепенно имеет тенденцию исчезать в пользу тесного симбиоза между рынком и средствами массовой информации, для которого решающим признаком является отождествление товара с его образом (то есть с брендом и логотипом). Такая же эстетическая продукция впитывается в производство товаров в целом. Между тем рынок стал в значительной степени финансовым, институционализированным и интернационализированным. Финансы стали намного важнее промышленности. Уровень финансовых активов на глобальном уровне вырос в девять раз с 1980-го (27 трлн долларов) по 2007 год (54 трлн долларов), что вызывает тревожный дисбаланс между финансовыми действиями и реальной экономической деятельностью.
Постмодерн является выражением совершенной меркантилизации и оправдывает неравенства, которые имеют неизбежную объективность и неотвратимую самооценку.
Волнообразная кривая неравенства и роста в мире, 1980-2016 гг.
Мутация неравенства
Стремительный рост неравенства органичен для нынешней фазы глобализированного неолиберального капитализма. Это стержень, на котором держится накопление капитала с доминирующей финансовой составляющей. Это не зависит от отсутствия роста мировой экономики, но является результатом модели развития, системы социальных отношений, распределения социальной работы в либеральную эпоху и представляет собой структурный элемент современной глобализации. Неолиберализм формирует мир во всех его аспектах по образу и подобию рынка, вызывая широкую и интенсивную трансформацию работы: девальвация труда, организационная гибкость, бережливое производство, аутсорсинг, «точно в срок», новое управление, структурная шаткость работы, которая рассматривается как товар. Это явление сопровождается изменением социальных прав, разрушением благосостояния и трансформацией роли государства и гражданства. Маргарет Тэтчер, великая поборница неолиберализма, в свое время заявила: «Нет общества, существуют только отдельные люди». Так появился неоиндивид, верный суверенитету рынка, где доминируют и управляют мультитранснациональные компании, мотивированные импульсами жестокости конкуренции, предпринимательской эффективностью за пределами каких-либо моральных барьеров и безграничным потреблением.
С 1980-х годов, несмотря на различные конъюнктурные экономические кризисы и Великий кризис 2008 года, мировая экономика значительно выросла и стала глубоко унифицированной: на промышленном, финансовом и экономическом уровнях. Реальный мировой ВВП значительно вырос в среднем, в том числе благодаря увеличению общей численности населения (1976 год — 6,4 трлн долларов, 2006 год — 75,54 трлн долларов), удвоившись в период 2004– 2014 годов. Этот рост, однако, усугубил неравенство между регионами мира, между государствами, внутри отдельных государств, среди одних и тех же социальных классов.
Произошла настоящая мутация неравенства, трансформация его характера и структуры.
Что касается Италии, то, например, в 2010 году 10% самых богатых семей владели около 45% национального богатства; в 2014-м 5% самых богатых семей владели 30% всего богатства. Тогда как в 2015 году 6% семей (4,6 млн человек) были абсолютно бедными, 10,4% (8,3 млн человек) — относительно бедными. Кроме того, в 2017 году 6,9% семей жили в условиях крайней нищеты (10,3% на юге). В то же время в 2018 году 21 миллиардер располагал такими же ресурсами, как и самые бедные 20% населения.
Доля 10% самых богатых в национальном доходе в различных регионах мира в 2016 г.
Неравенство значительно возросло во всех странах мира, которые приняли модель неолиберального экономического развития, даже если они не регулируются либерально-демократической политической системой. На самом деле во всем мире первый 1% и первые 10% в 1995 году обладали 18 и 49% мирового дохода соответственно; но в 2016 году топ-1% и топ-10% стали обладать 25 и 62%.
В этом контексте радикального социального неравенства формируются элиты, занимающие престижные позиции (управляющие транснациональными корпорациями и высокопоставленные должностные лица), и безграничная группа людей, являющихся жертвами неолиберального капитализма. Сейчас, в свете социальных катастроф неолиберализма, мы должны задаться вопросом: действительно ли нынешняя капиталистическая система, поддерживаемая либеральной демократией, — это лучшая, если не единственно возможная политико-социальная система для людей, как пишет Фрэнсис Фукуяма в своей книге «Конец истории и последний человек»?
Конечно нет. Сегодня мы обязаны срочно разработать идеи общества, альтернативного неолиберальному. Фукуяма фактически защищает формальную и несущественную демократию.
Торжество прибыли
Либеральная культура отличает индивида от экономической сферы, но неолиберальная теория считает экономическую сферу неотделимой от этической. Глобализированный рынок превращается в поле деятельности сильнейших, где, как и в эпоху промышленной революции, господствует капитализм.
Причина морального кризиса во многом зависит от того, что до сих пор политическая демократия была вынуждена сосуществовать с капиталистической экономической системой. Институты западных демократий не могут определять мировую экономику, и в то же время они потеряли всякую связь с гражданами, которых должны представлять.
Уже в 1966 году Герберт Маркузе демистифицировал нынешнюю форму свободы и сведение демократии к «богу рынка». Демократия и свобода распространяются повсеместно в средствах массовой информации, которые, по словам Маркузе, не только унижают и выхолащивают смысл этих терминов, но и стремятся сократить критическое мышление и оглупить массы. В то же время возвышается потребление для потребления, подчеркивается свобода и рост индивидуализма, что отрицает его собственную концепцию свободы, становясь противоположностью того, чем он должен быть.
Создается отчетливое впечатление, что неолиберализм, или турбокапитализм, — это инструмент «глобальной империи», которую преследуют Соединенные Штаты, считающие себя исключительной страной с божественной миссией экспортировать свою политическую и экономическую модель, навязать ее всему остальному миру. Можно вспомнить слова Джона Перкинса, экономиста многонациональной корпорации Chas T. Main Inc, связанной с казначейством США («Исповедь экономического убийцы. Строительство американской империи в рассказе инсайдера»): «Даже если мы обвиняем рабство, наша глобальная империя порабощает больше людей, чем римляне и все другие колониальные державы, которые предшествовали нам».
Исповедь Перкинса вписывается в постдемократию — этот термин придуман социологом и политологом Колином Краучем для описания политической системы, которая, несмотря на регулируемость формально демократическими институтами и нормами, реально управляется и пилотируется бюрократией, технократией, крупными финансовыми и экономическими лобби, многонациональными и транснациональными корпорациями и СМИ. Один из столпов постдемократии — нестабильность рынка труда, имеющая тенденцию формировать «гигантскую экономику» великих глобальных монополий цифровых платформ (Amazon, Uber), которая материализуется в «гигантов» (курьеры, водители) — типичные профессиональные фигуры, номинально автономные, являющиеся примером цели постдемократического либерализма: сделать работу «одноразовым» ресурсом, который нужно активировать при необходимости, перекладывая на отдельные лица риски дохода, управление безопасностью и финансирование социальных услуг, проданных физическим лицам в долг на рынке, пенсии, здравоохранение, обучение.
В этом контексте государственные институты, в частности учреждения социального обеспечения, постепенно разрушаются в результате процессов приватизации, оправдываемых риторикой эффективности и производительности, но в действительности вызванных необходимостью предоставить для извлечения частной и биржевой прибыли более крупные куски общего имущества.
Результат этих процессов — резкое усиление диапазона социального неравенства и лишение индивидуальных и коллективных прав. Мало того, что работа становится все более нестабильной и незащищенной, но и заработная плата все больше сжимается в пользу нетрудовых доходов, в основном финансовых, и прибыли. Экономика, основанная на делокализации, инвестициях в маркетинг и финансы, означает, что производительность или доходы больше не соответствуют коллективному развитию. Поэтому, чтобы избежать дальнейшего развития радикального экономического неравенства, радикальных социальных разломов и ощущений гнева и потери, необходимо подумать о радикальной альтернативе модели либерального экономического развития.
Следуя совести
Нам необходимо противодействовать единому пассивному и рабскому мышлению, которое поддерживает основную экономическую теорию и практику, в то же время выстраивая критическое мышление, основанное на нынешнем историческом процессе и на перспективах международных геополитических и экономических отношений.
В этом контексте прежде всего необходимо знать, что для управления экономикой и наиболее острыми проблемами, которые угрожают международному сообществу (радикальный терроризм, миграционные потоки библейского масштаба, ухудшение состояния окружающей среды, драматические изменения климата, многочисленные и многолетние региональные военные конфликты), требуется глобальное многополярное управление с участием России, Евразийского экономического союза и Большой Евразии. Монополярное управление, требуемое США, теперь нереально и вредно. Оно не способно обеспечить общественные блага, необходимые для глобализации самой экономики (безопасность, законность, справедливость, экологическая устойчивость), без которой рынок не способен к самоуправлению.
Для того чтобы Бреттон-Вудские учреждения максимально отвечали нынешним политико-экономическим реалиям, необходимо срочно провести структурную реформу Международного валютного фонда, Всемирного банка и Всемирной торговой организации, при этом необходимо должным образом учитывать стратегическую политическую роль стран БРИКС (в 2015 году их доля в мировом ВВП составляла 32%), которые сформировали Банк нового развития; и признать G20 (которая представляет более 80% мировой экономики) основным координационным форумом для переписывания глобальных экономических и финансовых правил.
Соединенные Штаты должны смириться с тем, что Китай — великая экономическая держава, чей ВВП уже выше, чем у США, — успешно запустил инициативу «Один пояс — один путь» и Азиатский инвестиционный банк инфраструктурных инвестиций, а также и с военной мощью России. В краткосрочном плане Америка должна перейти к здоровому реализму и жить вместе, на равных, с Европой, Россией и Великой Евразией, разумно отказываясь от своих ныне бессмысленных амбиций стать жандармом мира и иметь статус исключительной страны с исключительным правом вмешиваться во внутреннюю политику всех стран мира для экспорта своей либеральной демократии, которая, как мы знаем, является идеологической надстройкой неолиберальной экономики, которая, как мы показали, порождает глубокое социальное неравенство.
В контексте этой многополярной глобализации, то есть международной равноправной взаимозависимости, Европа и, в частности, Италия должны восстановить ценности общих благ и свою светскую экономическую и социальную культуру. Точно так же, как Россия, которая пережила уникальный в истории опыт эгалитарной, поддерживающей и инклюзивной экономики во времена Советского Союза, должна вновь обрести экономические и социальные достижения, достигнутые благодаря Октябрьской революции, чтобы восстановить баланс между капиталом и трудом и начать регулируемое экономическое развитие, которое само по себе обеспечивает справедливое распределение богатства, без необходимости его перераспределения.
Я убежден, что творчество, ответственность и мужество народов, президента и правительства Российской Федерации позволят достичь целей экономического и социального развития, радикально альтернативных неолиберализму США, которые ориентированы на ум и потребности человека, даже сейчас, во время четвертой промышленной революции, когда растет взаимопроникновение между физическим, цифровым и биологическим мирами. Этот шторм технологий (искусственный интеллект, робототехника, интернет вещей, 3Dпечать, генная инженерия) будет иметь смысл, если он качественно улучшит жизнь людей и всей нашей планеты.
Чтобы закончить на оптимистической ноте, хочу напомнить слова Жозе Сарамаго, который в одном из своих выступлений заявил, что альтернатива неолиберализму называется осознанием. По мнению великого португальского писателя, именно мы можем изменить мир, следуя своей совести и благодаря жизненному выбору: заглянуть внутрь себя и осознать, кем мы являемся, то есть быть людьми.
Одним словом, альтернативой либерализму является солидарная и устойчивая экономика на службе жизни и процветания всех людей. Это не детская утопия, но, даже если эта цель далека, она достижима.
Фото: Alessandra Tarantino/ap/tass
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl