Внеурочная история: как террор стал фактором российской политики
Взрыв в петербургском кафе, в результате которого погиб известный блогер Владлен Татарский, заставил многих вспомнить о политическом терроре, примерами которого богата российская история. Доктор исторических наук, автор книги «Терроризм в Российской Империи. Краткий курс» Олег Будницкий объясняет почему все подобные параллели в данном случае очень условны.
Послание обществу
При всей огромной разнице между исповедующими террор радикалами XIX века и современными террористами трудно не заметить между ними некоторое типологическое сходство. Терроризм как особое явление «институализировался» во второй половине XIX века. Он был порождением модерности; его возникновению способствовал в числе прочего технический прогресс — изобретение динамита, а также развитие средств массовой информации и способов передачи информации, в частности телеграфа. Принципиальное отличие терроризма от «традиционного» тираноубийства заключалось в том, что теракты рассматривались их организаторами и исполнителями как своеобразное послание — власти, обществу или каким-то социальным, национальным, религиозным и т. д. группам. Иногда это было в самом деле послание, вроде письма Исполнительного комитета «Народной воли» императору Александру III после убийства его отца 1 марта 1881 года, в котором народовольцы сформулировали свои требования. В случае их неисполнения Исполнительный комитет угрожал тем, что «страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка».
Иногда террористы обосновывали мотивы покушений на тех или иных чиновников и даже выносили им формальные приговоры — разумеется, заочно. Во многих случаях обходились без этого, в особенности, когда терроризм стал массовым в период революции 1905-1907 годов. «Мишени террористических ударов партии были почти всегда, так сказать, самоочевидны, — объяснял задним числом лидер эсеров Виктор Чернов. — Весь смысл террора был в том, что он как бы выполнял неписаные, но бесспорные приговоры народной и общественной совести». Каким образом партия определяла, чего жаждет «народная совесть», не пояснялось.