Владимир Медведев: Жители России ничего не знают о молчаливых пришельцах, живущих рядом
Сильный роман о гражданской войне в Таджикистане «Заххок» был написан в России и до сих пор не переведен на таджикский. Зато совсем недавно, спустя семь лет после шумной премьеры, вышло новое издание книги Владимира Медведева. «Сноб» поговорил с писателем о детстве в Сталинабаде, медленном письме и образе романа, явившегося в полусне
П
омню, как в 2017 году, когда вышло первое издание «Заххока», роман произвел настоящую бурю, попал в шорт-листы нескольких литературных премий и… всё. Теперь, спустя семь лет, «Заххок» выходит снова. Чем вы занимались все эти годы, почему о вас не было слышно?
Не скажу, что сидел без дела (хотя, конечно, и такое случалось). Главным образом писал роман «Ловушка для сверчков», а попутно сочинил маленькую повесть «Лети вместе с ветром», напечатанную в журнале «Дружба народов», и рассказы, вошедшие в сборник под названием «Хороший братец — мертвый братец», который был опубликован издательством «Альпина» и на днях появится в книжных магазинах.
К сожалению, я пишу неприлично медленно, с чем постоянно борюсь без особого успеха, а кроме того, роман постоянно меняется: я уже однажды начал его заново, в нем и по сей день неожиданно для меня возникают новые действующие лица, сюжетные повороты и мотивы… Перебрал несколько вариантов финала и не уверен, что тот, на котором я остановился, внезапно не изменится.
Надо заметить, что до сих пор мало кто знает о человеке, написавшем такой поразительный роман. Расскажите о себе, Владимир.
В общем-то, и рассказывать нечего. Родился я в Забайкалье, на берегу озера Кенон, где мои молодые мать и отец после Одесского института связи по распределению работали на радиостанции. Когда мне было четыре года, их перебросили с одной окраины Союза в другую, из тайги — в южный город, и я оказался в Сталинабаде, как тогда называли Душанбе. Мог бы попасть в Ригу. Родителям предложили выбор, мама выбрала Среднюю Азию: в Прибалтике тогда лютовали «лесные братья». Мне трудно представить, каким бы я сейчас был при ином выборе.
На новом месте поражало все. По городу проходили порой караваны верблюдов (последний я видел году в 1960-м); на базаре можно было встретить дервиша с чашей для подаяния, изготовленной из половинки кокоса; по мостовой, выложенной из булыжника, катили «файтуны» — конные пролетки; по улицам, хоть и редко, еще проходили женщины в парандже и чачване — сетке из конского волоса, закрывающей лицо… Словом, тысяча и одна ночь.
Наш дом стоял бок о бок с глинобитной махаллей, и живущие там сверстники стали моими друзьями. В школе в нашем классе учились и русские, и таджики, и татары, и бухарские евреи, армянин, кабардинка — мы никогда не задумывались о национальности одноклассников. Точнее, не придавали ей значения. В смысле культуры мы были абсолютно одинаковыми в виртуальном школьном пространстве, объединенные одной культурой — советской. Но и за пределами этого пространства культурные различия тоже не играли особой роли, оставаясь чисто стилистическими разночтениями. Бывая дома у кого-то из школьных друзей и сталкиваясь с другим, не похожим на тот, что в нашей семье, бытом, я усваивал другой стиль, естественно, непосредственно.