Где лежит настоящее
Мы поговорили со Светланой Адоньевой о том, где живет традиционная культура, почему не нужно ее возрождать и как современному человеку нащупать свои корни (спойлер: кокошники не достаем).
Вы часто говорите на лекциях, что традиционная культура — это не то, что нужно чинить и возрождать, что она вполне себе живет в нашей повседневности.
Понимаете, не работают призывы возродить традиционную культуру, одеться в кокошники и запеть народные песни. Народно-огородное, аккуратно создаваемое в советское время, кичевое не дает доступа к настоящему. Настоящее лежит совсем в другом месте. Дело ведь не во внешних проявлениях, а во внутреннем опыте, который в традиционной культуре был отрефлексирован и включен в повседневные практики. Стоит смотреть на то, что существует практически у всех как привычка: присесть на дорожку, постучать по дереву, чтобы не сглазить, посмотреть в зеркало, если пришлось с дороги вернуться. И в нас это сидит каким-то фоновым знанием, которое мы даже не замечаем.
Человек, проживающий на территории России и говорящий по-русски, может не знать молитву «Отче наш», но точно помнит про волчка: «Баюбаюшки-баю, не ложися на краю». Есть вещи, которые ты взял из детства, и они настоящие.
Я спросила подписчиков в соцсетях: кто первый выпавший у ребенка зуб бросает и что-то при этом говорит? Выяснилось, что многие родители отдают зуб зубной фее, а другие — мышке, приговаривая: «Мышка, мышка, на тебе репяной, дай нам костяной». Вполне себе образованные люди отвечали.
А как быть с поисками национальной идентичности?
На территории России проживало большое количество людей, говорящих на разных языках. При этом благополучнейшим образом они уживались рядом и вместе. Русскую девушку спокойно выдавали замуж в соседнюю карельскую деревню. И она плакала по своему умершему отцу по-русски, с мужем и с детьми говорила по-карельски. И даже не понимала, что она — носитель двух языков. Многие таковы: как минимум два языка, язык родительской семьи и язык мужниной семьи. Вся Вологодчина была наполовину финноугорская, наполовину русская. Я очень поздно, уже в университете, стала понимать, что среди слов, которые употребляла моя бабушка (она жила в Петрограде с 1918 года, а до этого — на Вологодчине), — вепсские. Я смотрела израильский сериал «Штисель» с субтитрами и стала опознавать слова на идише, а это знание мое — из еврейской семьи деда. В булочную меня бабушка отправляла за халой, а не за плетенкой.
Это я к тому, что мы все абсолютно повязаны. И этническое не является границей. Возьми любого, попроси плюнуть в трубочку, чтобы сделать генетический тест, и посмотри, из чего он состоит. Обнаружится, что из такого множества, которое не разъять на части. И что тогда я в себе должна отрицать? Что продвигать? Что восстанавливать? Еврейское? Русское? Вепсское?
В советское время, когда все перемешалось, переместилось, снялись территориальные, этнические и религиозные границы, действительно возникла новая общность — советский народ. И мы уже третья генерация этого замеса. Что нам остается, кроме как признавать то, из чего мы состоим, с благодарностью и быть к этому в интересе? Всё рядом, всё под рукой, только смотреть нужно на себя — не на то, что в музее.
Как же увидеть то, из чего мы состоим, быть к этому в интересе?
Вот в вашей семье как принято было есть яйцо? С подставочкой или без? Ага, с подставочкой. А вы встречали людей, которым не надо в подставочку? А вас никогда не интересовало, откуда этот странный навык? А ведь можно задать вопрос. Это ведь часть быта, как и салфетницы, палочки, чтобы положить нож и вилку. Их нет в современном обиходе. Но в некоторых домах они появляются, мы их можем найти в антикварных магазинах. Есть качества быта разные, которые проявляются на уровне привычек. Поисследуйте, это очень интересно.
Мы, когда ездим в экспедицию, расселяемся по разным домам, я как руководитель всех объезжаю, чтобы посмотреть, все ли в порядке. И вот я замечаю, что одни, когда едят, беседуют. А у других обед проходит в тишине. Как это было когдато в крестьянских семьях, потому что повседневная еда — почти священнодействие, а не пир, где возможны беседы. Помолясь, перекрестясь, поели, поблагодарили, а потом занялись делами. На уровне привычек продолжают жить уклады тех сословий, которых нет уже более ста лет: застольные продолжительные беседы горожан, молчаливые трапезы крестьян.
Кто-то качает младенцев, а кто-то нет, следуя привычкам родительской семьи, кто-то обожает баню, а другой ненавидит коллективные помывки. И это тоже чаще всего из детского опыта, это не индивидуальное. Очень интересно наблюдать за тем, что на уровне обыденного отличает тебя от другого человека. Ты смотришь на других и понимаешь про свое собственное.
И в этом смысле мы живем в богатой старой культуре, сложной, многосоставной, которая проявляется во множестве разных привычек. Общее советское обеспечивает нас еще одним видом связности. Но совершенно точно нам не надо молиться на салат оливье или новогоднюю елку. Если мы понимаем, что это форма, относительно недавно изобретенная, за которой прячется лояльность предкам, мы можем изобрести другие способы ее проявить.
Праздники ведь тоже часть нашей жизни, и получается, что мы не можем без них обойтись? Или нужно постараться, особенно сейчас, когда и само слово звучит как будто неуместно?
У Томаса Манна в «Иосифе и его братьях» в прологе есть очень красивая фраза про то, что миф очень важен, но одежда мифа — праздник, потому что это то место и время, когда в настоящем соединяются и прошлое, и будущее. Очень нужно, чтобы вневременное поучаствовало в душном происходящем.