Вездесущий Блюмкин
История журнала — это и его авторы. Ничего не говорящее читателю имя «Я. Сущевский», которым был подписан материал в возрожденном после революции «Огоньке» (№ 2, 1923 год), на самом деле псевдоним Якова Блюмкина, имя которого с трепетом произносили в столице — у широкой публики оно вызывало восторги и омерзение одновременно. Написанная Блюмкиным специально для «Огонька» статья называлась «День Троцкого». По жанру — явный панегирик вождю революции, без участия которого к тому же не было бы и возрожденного журнала (известно, что именно Троцкий поддержал возобновление «Огонька», отодвинув другие проекты). То, что Блюмкин был автором текста, неудивительно: он работал тогда в секретариате Троцкого, был близок «к телу», владел пером. Потом он выступал в «огоньке» уже под своим именем. хотя истории больше известен как террорист, убийца немецкого посла Мирбаха и видный чекист, за плечами которого и кровавые карательные акции, и авантюрные похождения агента-нелегала. Блюмкин представлял особый тип людей, рожденных революционным взрывом 1917 года,— ни мораль, ни право, ни даже, кажется, законы физического существования на них не распространялись. О нем — публикация в нашей юбилейной рубрике.
Он был воплощением тогдашней романтики: советский террорист № 1, Джеймс Бонд и Лоуренс Аравийский в одном лице, подпольщик и красный партизан, комбриг Гражданской, неуловимый шпион, жестокий чекист, полиглот, друг поэтов, звезда московской богемы, наркоман и атлет, кутила и деляга, разгильдяй и бюрократ. В многочисленных рассказах о нем трудно отличить правду от вымысла, тем более что он и сам постарался все смешать вместе.
Начало его боевой деятельности связывают с участием в еврейской самообороне Одессы в 1917 году. Якобы вместе с королем одесских налетчиков Мишкой Япончиком он организовал Еврейскую дружину для предотвращения погромов. Но это скорее дань стереотипам. Раз еврей и боевик — значит, еврейская самооборона. Раз в Одессе — значит, как без Япончика? Факты противоречат штампам. Еврейскую боевую дружину в Одессе составляли в основном бывшие солдаты и офицеры — фронтовики с боевым опытом, в том числе георгиевские кавалеры. Вряд ли они нуждались в 17‑летнем электромонтере Блюмкине, да еще и на главных ролях. Не ровня он был и Япончику — королю одесских налетчиков.
Тем не менее военная карьера Блюмкина начиналась именно тогда. Однако не по еврейской линии, а по партийной. И развивалась она бурно.
В хаосе распадающейся империи на ее южную жемчужину, Одессу, зарились все. В районе Фонтанов располагались три гайдамацких куреня. Их обитатели не спускали завидущих глаз со старорежимных блатарей Молдаванки. 2 декабря 1917 года гайдамаки пошли на приступ, резонно рассудив, что чья власть, того и добыча. Против них объединились все не ладившие друг с другом вооруженные группировки — от красногвардейцев до «бригады» Мишки Япончика. Революционные матросы с кораблей высыпали на берег. Большинство принадлежали к анархистам и левым эсерам. Именно в рядах этой партии начинал свою политическую карьеру юный агитатор Блюмкин — его партия и послала идейно окормлять матросов.
После нескольких перестрелок на улицах гайдамаки быстро поняли разницу между налетом и войной и, раздосадованные, разбежались по куреням. А матросы обратно на корабли не ушли и вместе с примкнувшими к ним береговыми забияками сорганизовались в «Железный отряд». И выбрали Блюмкина… своим командиром.
Военная карьера
«Железный отряд» вошел через два месяца в состав Особой Одесской армии, которую возглавил тоже левый эсер — Петр Лазарев. Конницей командовал Григорий Котовский, а другим отрядом — Анатолий Железняков, тот самый «матрос-партизан Железняк», что «шел на Одессу, а вышел к Херсону», а историю русской демократии украсил своей фразой «Караул устал» при разгоне Учредительного собрания.
Семнадцатилетний Блюмкин, который еще год назад закатывал банки на консервном заводе и чинил проводку в городском театре, находился с ними на одном командном уровне. А вскоре и вообще стал сначала комиссаром армии, затем командиром разведки и в конце концов — и.о. начальника штаба.
Это произойдет уже в Крыму, куда Особую Одесскую, переименованную в 3‑ю Революционную армию РКК, перебросят после того, как она без боя сдаст Одессу под натиском австро-венгерских войск. Немцы вышибли ее и из Крыма, 3‑я Революционная отступала, где с боями, а где и так, в противоположную от Одессы и моря сторону — на Донбасс. Там к ее военным неудачам прибавились криминальные — экспроприация 4 млн рублей в Госбанке с их последующим исчезновением. Армию решили переформировать. Блюмкин остался не у дел. В мае он уже тусовался в Москве.
Партийное назначение
Ему тогда едва исполнилось 18. На командных постах он не проявил никаких талантов, не одержал никаких побед. Армия, где он пребывал на первых ролях, только драпала и бесчинствовала. Но каков послужной список: с момента дебюта в качестве партийного агитатора всего за четыре месяца карьерный взлет до командира отряда и и.о. начальника штаба армии!
Когда Блюмкин явился в ЦК партии левых социалистов-революционеров доложить, что готов выполнить новое задание («Поступил в распоряжение ЦК»,— напишет он в автобиографии), а на самом деле попросить новое назначение, перед вождями левых эсеров предстал их герой, их мечта. В нем воплощалась революция, ее юная энергия и страсть, светлое будущее. «Революция выбирает молодых любовников»,— скажет позже о нем же, о Блюмкине, Лев Троцкий, а он-то разбирался в революции.
Конечно, в партии новое назначение для Блюмкина нашлось. ЦК направил его своим представителем в ВЧК — проводить партийную линию, значительно отличающуюся от большевистской.
Блюмкин для солидности отрастил бороду, чтобы казаться старше, оделся в кожаную тужурку и в начале июня организовал и возглавил в ВЧК отделение по борьбе с международным шпионажем — по сути, стоял у истоков создания первой советской контрразведки.
Здесь основным объектом внимания было германское посольство. Блюмкин сосредоточился на нем со всей своей нерастраченной страстью. Даже монтера Московской электрической компании, пришедшего к нему в кабинет чинить проводку, завербовал и под видом монтера пришел вместе с новым агентом в посольство, чтобы вычертить план помещений («жучков» тогда у ЧК еще не было).
Обнаружив среди постояльцев гостиницы «Элит», где и сам жил, однофамильца германского посла, Блюмкин посадил его под выдуманным предлогом и под угрозой расстрела сделал несчастного сексотом и объявил того… племянником графа Мирбаха. План был такой: известить «дядю» о злоключениях «племянника» в застенках ЧК, внедрить спасенного в посольство и получать от него секретные сведения из логова врага. Идеально!
Правда, эту хитроумную операцию, от которой дилетантской липой несло за версту, в партии не оценили, эсеры вместо того чтобы шпионить за послом Мирбахом, решили его показательно казнить. Блюмкин сам предложил себя в исполнители теракта, и ЦК ПЛСР поручил почетную миссию ему.
Партийное поручение Блюмкин исполнил 6 июля 1918 года и вместе с эсеровским ЦК твердо верил, что эта «акция» спасет революцию, главное — вывести Россию из Брестского мира. Все, однако, пошло иначе: мятеж был подавлен, сам Блюмкин объявлен в розыск…
Семь жизней живого
У человека 18 лет от роду крайне нестандартная репутация: он считается великим террористом и видным борцом с германским империализмом, его бережет партия, ему сочувствуют, его поддерживают. И вместо трибунала Блюмкин оказывается на Украине: готовит покушение на гетмана Скоропадского, создает ревкомы на Подолии, формирует революционные отряды, поднимает крестьянские восстания на Житомирщине, Полтавщине и Киевщине.
В марте 1919‑го под Кременчугом попадает в плен к петлюровцам. Его жестоко пытают, выбивают все передние зубы, бесчувственного и голого бросают на рельсы, чтобы недоломанное домолол ближайший поезд. Он очнулся до его прихода, дополз до железнодорожной будки, сердобольный стрелочник погрузил полутруп в дрезину и отвез помирать в богадельню. Но он выжил. Кличка у него потом была — Живой.
Когда Киев заняли большевики, явился в особняк Бродского на Садовой, занятый ГубЧК, и попросил провести его к председателю.
— Я Блюмкин,— объяснил часовому с максимальной четкостью, на которую был способен его беззубый рот.— Разыскиваюсь по делу об убийстве германского посла Мирбаха.
Написал показания на несколько страниц. Никакого сожаления и раскаяния, наоборот, претензии: за что Ленин назвал его негодяем — за поганого немецкого милитариста?
Бывшие коллеги по ЧК оформили это как явку с повинной и отправили в Москву. Актуальность совершенного почти год назад преступления уже ушла. Блюмкин получает амнистию и командировку в Киев с задачей организовать покушения на Колчака и Деникина — через Украину, считалось, проникнуть к ним в тыл было легче. Рассчитывал создать диверсионные группы из своих товарищей по партии — кто ж больше подходит для террора?
Но как раз в это время начались аресты левых эсеров. В партии увязали это с повинной явкой Блюмкина в ЧК — сдал гад! Так, сразу после амнистии от Советов он получил новый смертный приговор — от своих как предатель. Свои не шутят: любимая женщина стреляет в него на свидании, но дрогнула рука (семь пуль — и все мимо); в кафе на Крещатике двое боевиков палят по нему в упор — он только ранен; бросают бомбу в его больничную палату — он успевает выпрыгнуть в окно до взрыва.
Судьба раз за разом подводит его на край, предостерегая, но кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Стойло Пегаса
Спасается в Москве. Вновь окунается в богемную жизнь. Еще во время своего первого появления в столице, в 1918‑м, он подружился с Есениным и Мариенгофом, стал своим среди имажинистов, его имя — под их учредительным манифестом. Служителей муз его принадлежность к зловещей конторе манила и интриговала. Им импонировало знакомство с представителем советской инквизиции, они им хвастались.
— Хотите посмотреть, как расстреливают? — говорил Есенин девушкам, подбивая клинья.— Я могу мигом устроить через Блюмкина.
Блюмкин любил хвататься за пистолет. Однажды в кафе имажинистов «Стойло Пегаса» на Тверской он заметил, как вошедший с дождливой улицы парень обтер грязь с ботинок портьерой. Тут же выхватил револьвер и наставил его на наглеца. Это был молодой артист Игорь Ильинский. Есенин едва того спас. «Революция не потерпит хамов,— настаивал Блюмкин.— Их надо убивать!»
В своем втором пришествии в богемную Москву он был уже знаменитостью. Маяковский ласково называет его Блюмочкой. Встречу с ним в кафе «Домино» Пастернак отмечает в дневнике. Гумилев, находившийся тогда в зените славы, во время приезда в Москву с раздражением замечает надоедливого молодого человека, который постоянно вертится рядом и бормочет его стихи. Но стоит тому представиться, отношение меняется на восторженное.