Планета по имени Агния
Где-то далеко-далеко, так, что нам не увидеть и не представить, в темноте космоса между орбитами Марса и Юпитера парит маленькая планета под номером 2279 и под названием Барто . А на Венере есть кратер, который тоже так называется. И выходит, что бесхитростные строчки, знакомые каждому с раннего детства, — мостик между поколениями. Все эти «уронили мишку на пол», «зайку бросила хозяйка», «идет бычок, качается», «не утонет в речке мяч» и даже «Муля, не нервируй меня!» действительно стали для их автора путевкой в вечность, в космическое бессмертие. Не на словах, а на деле.
Как истинная женщина или, скорее, как играющее в загадки вечное дитя, Агния Львовна Барто всю жизнь будет скрывать год своего рождения. Число — пожалуйста: четвертое февраля по старому стилю. А вот был ли то 1906-й, как принято указывать в официальных биографиях, или 1907-й, поскольку, говорят, она в семнадцать лет прибавила себе год, чтобы взяли на работу в магазин в голодное время, а может, и вовсе 1901-й, согласно записи раввина в каунасском архиве о рождении девочки Агнии в семье Авраама-Льва Волова? И почему в этой записи четко указано «Агния и АвраамЛев», а потомки Барто утверждают, что ее звали на самом деле Гетель Лейбовной? Впрочем, это далеко не последнее противоречие, скрытое за, казалось бы, монолитным образом-памятником главной советской детской поэтессы. И нет никаких весов, на которых мы, взращенные на ее стихах, могли бы измерить хорошее и дурное и выставить ей счет...
Вскоре после рождения дочери семья переехала из Ковно (нынешнего Каунаса) в Москву. Обосновались на Малой Дмитровке, жили обеспеченно. Папа, Лев Николаевич Волов, ветеринарный врач, вел прием в кабинете здесь же, в доме, мама, Мария Ильинична, вела хозяйство (слыла, впрочем, дамой ленивой и капризной), а маленькой Агнией, которую родные называли Ганной, занималась няня Наталья Борисовна — водила гулять и рассказывала русские народные сказки.
Одним из первых впечатлений девочки стала шарманка за окном, и она мечтала ходить вот так же по дворам, крутить ручку и видеть, как из окон выглядывают люди, привлеченные скрипучей надтреснутой мелодией. А еще старушки из Общества покровительства животным вечно дарили ее папе канареек, Ганне поручалось о них заботиться, но птицы почему-то умирали, и девочке приходилось в слезах устраивать очередные похороны во дворе.
Стихи Агния начала писать в четыре года — нормальное явление в любой интеллигентной семье, где детей воспитывают на классической литературе. Предками барышни Воловой были инженеры и юристы, но больше всего насчитывалось медиков, среди которых встречались настоящие светила. И все знали толк в искусстве. Дядя, выдающийся ларинголог Григорий Блох, основавший санаторий и туберкулезную клинику в Ялте, сам, кстати говоря, баловался стихосложением. Папа приохотил Ганну к басням Крылова, учил читать по рассказам Льва Толстого, а еще любил стихи и внимательно разбирал первые опыты дочери. Критиковал, невзирая на возраст: малышка все время мудрила со стихотворным размером, отец винил ее в упрямстве и неряшливости, и никто из них не подозревал, что спустя годы именно постоянное «расшатывание» размера станет «фирменным штрихом» поэзии Барто.
Впрочем, до собственного стиля было еще далеко. Пока же Ганна, как многие ее сверстницы-гимназистки, то старательно плела романтичные рифмованные кружева в духе декадентов о маркизах и пажах, то сочиняла едкие эпиграммы на преподавателей и одноклассниц, то тайком неумело и претенциозно подражала Ахматовой, а тему любви, как впоследствии посмеивалась, закрыла для себя еще подростком. Затем увлеклась гремевшим на заре революции Маяковским и увлеченно нанизывала чеканные строки его знаменитой «лесенкой».
И пусть юная Агния в качестве дела жизни видела большую сцену и мечтала о балете — она недурно танцевала, судьба знала свое дело и даже здесь не дала ей свернуть с верного пути. На выпускном вечере в хореографическом училище девушка решилась прочитать свои вирши. Стихотворение под названием «Похоронный марш» было слабеньким, к тому же Агния читала его под Шопена, под трагический аккомпанемент пианиста, принимая аффектированные позы а-ля актриса немого кино.
В зале сидел Анатолий Луначарский, и это выступление потребовало от него немалой силы воли: сдерживая смех, нарком просвещения в буквальном смысле прослезился, хотя и не так, как хотелось поэтессе. Смешная история оказалась, однако, судьбоносной: вскоре Луначарский пригласил Агнию для беседы и посоветовал... сочинять для детей. Мол, ее «Похоронный марш» его уверил: у девушки точно получатся веселые стихи. Интеллигентный нарком даже лично составил для нее список литературы.
В 1925-м вышла первая книжка Агнии под названием «Китайчонок Ван-Ли» (иные шутники усматривали в этом парафраз знаменитой песенки Вертинского про «кто вам целует пальцы» и «куда ушел ваш китайчонок Ли»).
Ей, конечно, пришлось несладко — в послереволюционные годы, чтобы выжить, бралась за любую работу. Балет точно не мог прокормить, так что Агния какое-то время то подвизалась делопроизводителем, то продавала одежду в магазине — там давали паек в виде селедочных голов... Но после «Китайчонка Ван-Ли» ее уже знали в Госиздате, хвалили, предлагали писать еще — и Агния осмелилась мечтать: что если она и вправду может стать настоящим поэтом и заниматься любимым делом, за которое еще и платят?
К этому времени у нее была уже новая фамилия, изысканно французская: Барто. Даром что принадлежала она сыну английского коммерсанта. Потому что в восемнадцать лет Агния Волова вышла замуж.
Ее избранник, голубоглазый Павел Барто, был очень хорош собой. Познакомились они в студии тетки Павла — знаменитой балерины Лидии Нелидовой. Агния влюбилась с первого взгляда, Павел ответил взаимностью не сразу, но напора не выдержал: девушка назначила его своим «принцем» (называла так в глаза и за глаза) и бросила все силы на то, чтобы очаровать. Студия располагалась на Страстном бульваре — и страстей в те дни действительно было в избытке. Нашлось, кроме балета, и еще кое-что общее: Павел обожал зверей (позже он станет писать детские стихи о птицах) — и дочь ветеринарного врача вполне могла поддержать его любимую тему. В 1926 году, вскоре после того как умер папа Агнии, они поженились.
В 1927-м родился сын, которого назвали романтичным именем Эдгар (дома он был Гариком, как когда-то Агния — Ганной). Спустя шестнадцать лет Эдгар, получая паспорт, изменит надоевшее претенциозное романтическое имя на Игоря — и, возможно, этим, как гласят эзотерические учения, изменит судьбу...
Брак продержался шесть лет. Супруги жили весело и бедно, писали стихи, вместе издавались. Карьера Павла развивалась — он стал редактором в «Детгизе», участвовал в первом писательском съезде, был членом Союза писателей с его основания. А потом Агния, когда-то сделавшая первый шаг к сближению, сделала и первый шаг к расставанию. Впрочем, к этому времени Павел порядком устал комплексовать на фоне растущей известности жены. Быть «мужем Барто» оказалось изрядным испытанием. При разводе Агния твердо заявила, что фамилию не отдаст, именно под ней и вошла в хрестоматии и в конечном итоге в вечность.
На избранном пути она еще колебалась, стеснялась своей «детской» специализации и грезила славой большого взрослого поэта. Окончательно определиться с выбором помог счастливый случай — встреча с Маяковским, которому девчонкой отчаянно подражала и к которому барышней однажды постеснялась подойти, завидев на дачных теннисных кортах. Теперь она стоя ла рядом с кумиром на «Книжкином дне» в Сокольниках, выступая перед детьми. За кулисами Владимир Владимирович, раззадоренный успехом, бросил в пространство, что растущим советским детям, маленьким гражданам, нужна своя новая поэзия. Агнии показалось, что он говорит это лично ей, отвечая на невысказанные сомнения. В тот момент она и приняла окончательное решение.
Дорога оказалась удивительно гладкой — будто судьба, оценив доверие, и вправду взяла Агнию за руку и повела за собой, обходя кочки и ямы.
В поисках тем и верных интонаций Барто на полном серьезе подслушивала детскую болтовню в скверах, трамваях и на улицах, беседовала с малышами на игровых площадках, изучала письма в редакции «Пионерской правды»... Она будет делать это всю жизнь — слушать детские голоса, порой прямо-таки как заправский шпион: например, под видом сотрудницы районо за последней партой, и однажды ее разоблачит первоклассница, видевшая Барто по телевизору.
Постепенно вливалась в круг литераторов — не без трудностей. С признанными корифеями детской поэзии — Чуковским и Маршаком — отношения сложились крайне непростые. С Корнеем Ивановичем началось с недоразумения: однажды, случайно встретив его в электричке, Агния решилась прочесть мэтру свежее стихотворение о челюскинцах. На заинтересованный вопрос, кто автор, она от растерянности и смущения ляпнула: пятилетний ребенок. И вскоре увидела свои строки в газете с преамбулой Чуковского: вот, мол, какие поразительные маленькие таланты рождает наша советская родина! Впоследствии их отношения менялись то к лучшему, то к худшему: порой Барто обижали критические выпады Чуковского, упрекавшего ее то в недостатке лиричности, то в слишком вольных неточных рифмах, порой вдохновляли советы обратиться к сатире или попробовать жанр баллады, а порой задевала, как казалось, преувеличенная неискренняя похвала. Не улучшит дела активность Барто-функционера в опасные годы: она открыто выступит и против самого Корнея Ивановича, и против его опальной дочери Лидии, клеймя ее предательницей, и этого Агнии справедливо не забудут и не простят.