Тамара Семина. Все начинается с дороги
То, что стала актрисой, — не осуществление мечты, не следствие продуманного решения. Я отправилась в Москву учиться на артистку только для того, чтобы сбежать из дома.
Мой отец Петр Федорович Бохонов был кадровым военным, командиром танкового взвода. Мама никогда не работала, да и хозяйством себя сильно не обременяла. Нами с младшим братом Валеркой занималась няня, еще была помощница, которая готовила и убиралась. Жили мы в красивом особняке. Мама чувствовала себя барыней, избалованной и изнеженной.
Как только началась война, папа ушел на фронт. Первую похоронку получили в 1941 году, вторую — в 1942-м. А в 1943-м пришло письмо, где говорилось, что Петр Бохонов пропал без вести. Адрес отправления всегда был новым, поэтому после третьего случая мама надеялась на очередную ошибку. Всем говорила: «Петя не мог погибнуть, мы же его ждем!» Перебрались всей семьей из Льгова к бабушке в Брянск. Теперь занимали половину финского домика, точнее сказать, ютились в ней, поскольку с дедушкой и бабушкой жили не только мы, но и мамины сестры Павлина, Нинка и Александра с двумя детьми. В общем, целый муравейник!
Война закончилась, а папа так и не вернулся. К маме сваталось множество достойных женихов, в основном демобилизованных бойцов. Притащив из Германии шелка и бархат, кожаные диваны и кресла, они были людьми обеспеченными. Но, как правило, выдвигали условие:
— Оставь детей бабке, тогда подарю тебе райскую жизнь.
Мама отвечала:
— Пойду замуж только за того, кто будет любить сына с дочкой больше, чем меня!
И такой человек нашелся. Петр Васильевич Семин был водителем ЗИМа, мы его обожали и приходили в особенный восторг, когда он подъезжал к нашему дому на здоровенной красивой машине, закидывал нас с Валеркой как килек в кабину и катал по городу. К слову, дядя Петя родился в один день с моим отцом — двенадцатого июня 1911-го. Так что я дважды Петровна.
В первый класс я пошла в Брянске, меня записали в журнал как Бохонову. И вдруг во второй четверти старенькая учительница Анастасия Филипповна вызывает к доске: «Семина Тамара! — Я спокойно сижу, она подходит, гладит меня по голове и говорит: — Томочка, ты теперь Семина». Ребята загудели, зашушукались, никто ничего не понимает, в том числе и я. Оказалось, мама расписалась с дядей Петей и он нас с Валеркой усыновил.
В тот день был какой-то праздник. Когда мы вернулись из школы, мама накрывала на стол. Подозвала нас с братом:
— Деточки, это теперь не дядя Петя, а ваш папа.
— Мам, как же так?! Ты же сказала, что папа обязательно вернется!
И сначала я, сволочонок, а за мной и Валерка вообще перестали как-либо называть отчима. Как он терпел? Но не изменил к нам отношения, да и мы в душе продолжали его любить, а вот произнести «папа» не могли. И так продолжалось десять лет! Мама шла на всякие уловки, чтобы исправить ситуацию. На работу отчим уходил рано. Отойдет он от дома на приличное расстояние, она вдруг всплескивает руками: «Ой, забыла дать папе бутерброды! Тома, догони!» Я выбегаю из подъезда и нет чтобы окликнуть его хоть как-то, молча, задыхаясь, догоняю, хватаю за рукав: «Вот, мамка забыла передать...» Как же он смотрел на меня в такие моменты! Его взгляд будто просил: ну назови меня, наконец, отцом!
Забегая вперед, скажу, что я все-таки обратилась к нему «папа». Когда уже училась во ВГИКе, соседка по комнате Лида Федосеева однажды говорит: «Сем, там твой отец стоит на проходной на первом этаже». Я как услышала, почему-то страшно перепугалась, спряталась в туалете. Лидка меня оттуда выволокла, а Машка Львова еще и с лестницы спустила. Скатываясь, я в падении закричала: «Папочка!» Бухнулась ему на грудь, и оба зарыдали. Петр Васильевич привез картошку и капусту, со всеми в общежитии перезнакомился, мы устроили пир горой. Ребята потом не раз интересовались: «Сем, твой батя скоро приедет?» А он, когда вернулся домой, похвастался:
— Ой как дочка меня встретила! Назвала папочкой!
Валерка посидел подумал и говорит:
— Ладно, прости нас. Можно я буду звать тебя батей?
Но вернусь к своей истории. Позже в нашей семье появились сначала братик Павлик, потом сестра Галочка. И все свое внимание мать сосредоточила на них. Почему она решила, что нам с Валерой больше не нужны ее забота, любовь, ласка, — не понимаю. Только мы постоянно чувствовали себя лишними. А отчим нас обожал, любил так же, как родных детей.
Окончив семилетку, я перешла в восьмой класс. Мы уже перебрались в Калугу. За обучение в старших классах тогда платили сто пятьдесят рублей в год. Из-за этих денег мать меня буквально запилила: «Иди работать!» Еле доучилась в восьмом классе — и снова те же разговоры. Отчим пришел домой, я реву.
— Что случилось?
— Мамка говорит: «Иди работать или в техникум». А я хочу окончить десятый класс и поступить в институт!
— Дочка, хочешь учиться — учись!
— А как же деньги?
— Ничего, заработаю.
Кстати, навещая меня в институтском общежитии, отчим нередко совал двадцать пять рублей — сумма огромная по тем временам, но всегда просил: «Доченька, только маме не говори». А когда той не стало, собрал семейный совет и объявил:
— Тамара у нас старшая, значит, теперь самая главная.
— Пап, что ты говоришь? Только ты здесь самый главный человек!
Так и было. Я очень его любила!
В какой-то момент он начал жаловаться:
— Ой, дочка, у меня что-то с желудком. Болит и болит. Даже кефир пить не могу...
— Пап, умоляю, обследуйся!
У меня съемки, не могла вырваться. Денежку высылала, часто звонила, а сама не ехала. Так и не успели проститься. Как же я переживала! Он оказался роднее всех родных.
Но я снова забежала вперед. Десятилетку оканчивала в школе рабочей молодежи, там же работала библиотекарем. Литературу нам преподавал Булат Окуджава. Его ссылка в деревню Шамордино закончилась, разрешили учительствовать в областном центре, но в общеобразовательную школу не пустили. Тоже мне, нашли политически неблагонадежного! После школы собиралась поступать в пединститут, но однажды зашла к подружке Римке на занятие драмкружка. Их руководитель попросил меня что-нибудь прочитать. Прочитала, покривлялась, а он возьми да и скажи Римме: «Этой девочке надо учиться на артистку». И та начала вдалбливать: «Том, ну его в баню, твой пединститут! Послушайся Василия Филипповича».
В итоге я заняла у соседки тети Ани сто рублей и оставив дома записку «Не ищите меня и не заявляйте в милицию, уехала в Москву учиться на артистку», села в поезд. При этом про вузы, где можно получить соответствующее образование, абсолютно ничего не знала, просто собиралась подойти к доске объявлений и отыскать что-нибудь подходящее. Но судьба распорядилась по-своему.
В день приезда в столице шел дождь стеной, вымокла до нитки. Вышла на площадь перед вокзалом и прыгнула в первый попавшийся троллейбус. Он тронулся, а я от пережитого волнения задремала. Водитель растормошил на конечной остановке.
— Ой, дяденька, а можно я тут в салоне переночую? Мне завтра в институт!
— Я тебе переночую! Вот сдам в милицию!
Выгнал. Смотрю, на табличке над остановкой название: «Киностудия имени Горького». Думаю: ух ты, прямо куда надо приехала! Завернула за угол, а там — Всесоюзный государственный институт кинематографии. Дождалась утра во дворе на лавочке. После дождя штапельное платьице с юбкой солнце-клеш мятое, вместо прически на голове — ужас. В таком виде и явилась в приемную комиссию, а там говорят: «Прием документов на актерский факультет закончен, очень большой в этом году наплыв абитуриентов». И вот иду я, убитая, по коридору и думаю, что делать дальше. Домой, конечно, не вернусь. Завербуюсь, пожалуй, на Дальний Восток, на сейнер — буду ловить рыбу. Вдруг навстречу крупный усатый кавказец:
— В чем дело? Почему такая грустная?
— Да вот документы не приняли.
— За мной!
Вернулись в приемную комиссию. Мужчина говорит:
— Надежда Павловна, возьмите документы у этой несчастной! На нее же без слез смотреть невозможно!
— Ой, Ким Арташесович, они же ходят и ходят, прими да прими. Потом ей еще и общежитие предоставь. Тебе надо общежитие?
— Надо!
— Ну вот видите!
Мужчина оказался деканом актерского факультета Кимом Тавризяном. Если бы не он, не было бы артистки Тамары Семиной!
На экзаменах басню «Осел и Соловей» я протараторила так, что приемная комиссия смеялась в голос. А набиравшая курс Ольга Ивановна Пыжова спросила:
— Слушай, а почему у тебя осел пьяный?
— Не знаю.
— Ну ладно, хорошо! Посмотри в окошко, какую картину видишь?
Я же не знала, что это тест на наблюдательность.
— Вы издеваетесь? Второй этаж! Ну дерево стоит, дом какой-то.
— Умница. А петь умеешь?
— Не знаю, пела в роще брату и сестре романсы.
Было такое дело. Когда доходила до слов «в грудь вонзала двенадцать столовых ножей!», начинала рыдать. Галя и Павлик тоже принимались реветь. Это и исполнила приемной комиссии, а еще модную песню об Индонезии. И была принята.
Сниматься студентам категорически запрещалось. Однако против моего участия в дипломной работе Рениты и Юрия Григорьевых «Дорога на фестиваль», посвященной Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве, возражать не стали.
Работалось легко, картину снимали на теплоходе «Победа», курсировавшем по маршруту Одесса — Батуми. Однажды в Одессе стояла на улице в ожидании режиссеров. Смотрю, рядом маячит какой-то худой тип, бросая взгляды в мою сторону. Наконец Григорьевы подходят, и он подскакивает к нам:
— Ренита, Юра, привет! Вы что здесь делаете?
— Да вот диплом снимаем.
— А кто эта красавица с вами? Просто Ассоль!
— Студентка Пыжовой.
— Меня зовут Марлен Хуциев. Хочу пригласить вас в настоящее кино, — обращается он ко мне.
— Большое спасибо, но боюсь Ольги Ивановны.
— Я с ней договорюсь!
На том и расстались. Пыжова к Хуциеву не отпустила. Марлен начал снимать в главной женской роли девочку из Харькова, но был недоволен — в душу ему запала я. Дождался летней сессии и снова заявился к моему мастеру: «Отпустите Семину, обещаю снять ее за каникулы, на занятия не опоздает». И видно, так достал Ольгу Ивановну, что та разрешила.
Поскольку «Два Федора» делали на Одесской киностудии, я вновь попала на море, и это было счастьем! Главная роль только мешала мне! Каждый день подходила к Хуциеву:
— Завтра есть съемка?
— Слушай, что ты меня все время об этом спрашиваешь? Какие у тебя тут еще могут быть дела? Ты должна думать только о роли!
— Марлен Мартынович, я очень на море хочу!
— Господи, детский сад какой-то! Утвердил на свою голову, — ворчал он.
Мой партнер Вася Шукшин тоже не жаждал сниматься, когда Хуциев предложил ему роль:
— Я уже на четвертом курсе режиссерского факультета, зачем мне все это? Стоять по другую сторону камеры — да никогда в жизни!
Но Марлен настоял:
— Мне нужен именно ты, твои глаза, твоя походка, кирзовые сапоги.
И Васька сдался. Поскольку в фильме мы играли влюбленных, многие интересуются, было ли что-то у нас с Шукшиным. Нет, каждый жил своим. У меня одно желание: только бы поскорее съемка закончилась — и на море! У Васи то же самое — поскорее к подружкам-буфетчицам Шуре и Клаве, которые его обожали, кормили-поили.
...В фильме с символическим названием «Все начинается с дороги» был потрясающий звездный актерский ансамбль: Нонна Мордюкова, Людмила Хитяева, Виктор Авдюшко, Сергей Гурзо, Иван Петрович Рыжов. И в эту компанию попали два зелененьких молоденьких артиста — Саша Демьяненко и я. Как же корифеи нас опекали, как делились опытом! Мы с Сашкой старались учиться у каждого из них.
У Мордюковой в жизни тогда случилась драматическая полоса: не ладились отношения со Славой Тихоновым. На съемки Нонна захватила с собой сына Вовочку, купила ему симпатичную матроску, нарядила, он выглядел настоящим кукленком, постоянно вертелся под ногами, и всем хотелось потискать его. Сама Мордюкова часто сидела в сторонке, подперев щеку рукой, и наблюдала за сыном. Вовка бегает, играет, а она вдруг пускает слезу: «Деточка моя, сиротинушка, что ж твоя мамка делает?! — Парень только что веселился, смотрит, мать его рыдает — и тоже начинает плакать. Тогда Нонна прижимает его к себе, приговаривая: — Не плачь, моя сиротинушка, кровиночка. Ну и правильно мамка сделала. Нам с тобой и без папки хорошо будет». Ой, Мордюкова — это цирк с конями!
Софья Милькина — жена и бессменный второй режиссер Михаила Абрамовича Швейцера — увидела меня в студенческом спектакле «Женитьба» по Гоголю. Я слышала, что Швейцер приступил к экранизации «Воскресения», уже шли пробы на роль Катюши Масловой, на них перебывали, кажется, все артистки Советского Союза. Но меня тоже вызвали — Милькину впечатлили мои глаза.
Когда узнала, решительно отказалась: «Нет-нет! Я всего лишь студентка, кто меня утвердит?! Даже не поеду на студию». Однокурсники уговаривали: «Сем, сходи, тебе за это заплатят, накроешь стол, погуляем!» Я и согласилась, но оценивала свои возможности объективно, была уверена, что ничего не получится, поэтому полностью раскрепостилась: никакого испуга, никаких тяжелых переживаний. И в итоге роль получила!
Съемки нередко заканчивались за полночь. Студийный газик развозил нас по домам. Как-то встали на светофоре, оператор Эра Савельева схватила меня за руку: «Не двигайся! На тебя сейчас правильно падает свет, он по-особому высвечивает глаза, так и буду завтра снимать!» Позже, когда встречались в коридорах студии, Эра Михайловна говорила:
— Видела новый фильм с тобой. Где твои потрясающие глаза?!
— Эра Михайловна, эта претензия не ко мне, а к вашим коллегам-операторам.
— Бездари они все!
Жаль, что во время работы Швейцер и Милькина сильно рассорились с Савельевой. Над второй серией работал уже Сергей Сергеевич Полуянов, замечательный оператор, гениально снявший эпизод прохода каторжан и превративший на экране Подмосковье в Сибирь так, что отличить невозможно. Однако в том, что касается крупных портретных планов, ему было трудно тягаться с Савельевой.
Я очень боялась сцены Катюши в зале суда, где она кричит: «Не виновата я!» Призналась Софье Абрамовне. И вот конец рабочего дня, Милькина предупреждает: «Завтра снимаем суд, но чтобы ты не боялась, попрошу группу задержаться и все отрепетировать. Ночью отдохнешь, а утром спокойненько сыграешь». Я дико устала, на мне лица не было. Шла в павильон как на лобное место, но на репетиции рванула и не заметила, что включили камеру. Швейцер похвалил: «Молодец, деточка, отдыхай, ни о чем не думай!» Утром пришла на студию собранная:
— Софья Абрамовна, давайте!
— Что?
— Снимать то, что мы вчера отрепетировали.
— Детка, да мы вчера все и сняли!
— Как?!
— Ты так хорошо сыграла! Лучше у тебя не получится.
— Лучше не сыграю?
— Нет, не сыграешь!
Я в истерику:
— Как вы могли меня обмануть?! Взрослые люди, как не стыдно! Вы... Вы!.. — понесла черт-те что! Но никто не обиделся — дело прежде всего.
В «Воскресении» был задействован чуть ли не весь МХАТ — Павел Массальский, Лев Золотухин, Анастасия Зуева... Боже, как я их боялась! И напрасно, все относились к начинающей актрисе доброжелательно. Побаивалась и Евгения Матвеева. Он успел прозвучать в экранизации «Поднятой целины», где гениально сыграл Нагульнова. А тут — князь. Все поражались, почему Швейцер утвердил на роль Нехлюдова именно Матвеева, а не какого-нибудь рафинированного аристократа.