Немоляевы и Лазаревы
Если сложить семью Лазаревых и Немоляевых, могла бы получиться целая киностудия. Режиссеры, актеры, кинооператоры, звукооператоры, художники, продюсеры и сценаристы — там представлены все. Причем лучшие из лучших.
Александр Лазарев: «Я увидел спектакль «Бег», где играли мои родители, и в один момент понял, что хочу стать артистом»
— Александр, вы представляете сразу две серьезные творческие династии Лазаревых и Немоляевых. Если бы у вас был герб, что бы там изобразили?
— А у нас есть герб! Два скрещенных меча на оранжевом щите и синем фоне. В мамином роду были предки с фамилией Мандрыка. Изучая эту линию, историки углубились до XVI века и нашли, что у местечка Кобыжчи, принадлежавшего нашему роду, такой герб. Мне повезло, я попал в Историческую библиотеку и держал в руках книгу «История Черниговского дворянства» с упоминанием фамилии Мандрыка. У меня дома хранится целое исследование, посвященное нашей семье. Началось все с некоего Андрея, который был казаком на Черниговщине. Его правнук первым получил дворянство. Он служил лесничим в Беловежской пуще. Согласно легенде, на короля Владислава IV на охоте напал медведь. Никита Алексеевич медведя убил, потом пригласил короля в дом и угостил плюшками, которые назывались мандрыки. За это правитель дал ему фамилию Мандрыка, наградил графским достоинством и поместьем в Черниговской губернии — местечком Кобыжчи.
Со стороны маминой мамы все родные — генералы, усачи-бородачи в аксельбантах, с медалями. Как-то я поехал с сыном Сережей в музей Бородино, там на столе у экскурсовода увидел фотокопию портрета с подписью: «Николай Яковлевич Мандрыка, 1812 год». Это родной брат моего прапрадеда Андрея Яковлевича, который воевал рядом с Багратионом. Ядром ему оторвало ногу, но прапрадед выжил. Мало того, он еще активно существовал и был генерал-губернатором Полтавской губернии. А Николай Мандрыка, который изображен на портрете, являлся генерал-лейтенантом, командовал лейб-гвардии Гусарским полком, хулиган был страшнейший — про него мне рассказывали массу пикантных историй наподобие анекдотов про поручика Ржевского.
— В одном интервью вы говорили, что любовь сносила голову многим в вашем роду.
— Это так. Например, один из моих предков, барон Неелов, камергер царского двора, ушел от жены, потому что до умопомрачения влюбился в знаменитую таборную цыганку, которая пела при дворе. С нее даже Лев Толстой писал образ Машеньки в «Живом трупе». Она была невероятно хороша собой, и барон решил на ней жениться. Чтобы просить об этом, он прибыл во дворец к Николаю II. Но тот пришел в ярость, сорвал с барона эполеты, лишил его дворянства и сломал шпагу над головой, сказав: «Все! Ступай к своей цыганке!» И выслал с любимой в Ярославскую губернию, где у Неелова была усадьба. Там у них родился сын, которого назвали Львом. Он учился у Аполлинария Васнецова и стал художником. Умер совсем молодым от скоротечной чахотки.
А еще из уст своей бабушки Валентины Львовны я слышал семейную легенду, как во время революции в 1917 году к ним пришел раненый брат или племянник, сунул чемодан и сказал: «Это нужно сохранить до утра, только не открывать!» Естественно, просьбу его не выполнили. В чемодане лежала царская горностаевая мантия. Для семьи это была угроза. Утром он забрал эту царскую мантию и куда-то скрылся. Так рассказывала бабушка. Но она иногда очень сильно преувеличивала: живя на четвертом этаже всю жизнь, говорила, что живет на шестом. Ее даже звали «Бабушка шестой этаж».
— Бабушка ведь была одним из первых кинематографистов в семье.
— Да, она была человеком творческим, звукорежиссером. Работала с Эйзенштейном и великим оператором Тиссэ, с Пудовкиным и многими выдающимися современниками. И дед Владимир Викторович Немоляев, ее супруг, был режиссером. Снимал самые разные, милые и светлые картины. Среди которых «Доктор Айболит», «Счастливый рейс» («Машина 22-12») и другие. Кстати, «Счастливый рейс» сейчас в золотом фонде Госфильмофонда.
Бабушка с дедом были абсолютно не бытовые люди. Готовка, уборка, покупки — это не про них. Они были полностью погружены в кинематограф. Когда мама изредка спрашивала моего деда: «Папа, у меня спектакль. Можешь с моим сыном Шуриком посидеть?», он отвечал: «Сейчас, Светочка, посмотрим, что у нас в Доме кино».
А вот папины родители иногда приезжали помочь со мной из Ленинграда. И я туда приезжал. Дедушка Сергей Николаевич Лазарев был художником, учился у самого Филонова. Как-то он со своим учителем поссорился, заявив, что не любит пуантилизм и сможет картину в таком стиле, как пишет Филонов, написать за три дня. Учитель вспылил и выгнал ученика. Дед же был упорен, нарисовал потрясающую картину буквально точечками в технике паунтилизма, но, конечно, не за три дня, а за три месяца. Больше он в такой манере не работал. Эту замечательную работу и другие его полотна мы выставили в Центральном доме художника в 2014 году, когда организовывали выставку деда на Крымском Валу. Всего там были представлены 62 работы. Среди них много портретов.
— Интересно, вас он рисовал?
— Несколько раз — совсем маленького, а еще в пять и 14 лет. Подростком я страшно мучился, рвался на рыбалку и на футбол, а дед говорил: «Ну посиди, пожалуйста, чуть-чуть». Он так заводился, когда писал! То скрывался за портретом, то потом выныривал, безумно смотрел на меня, как Дали, потом снова нырял за мольберт и рисовал. Помню его огромные безумные глаза. У отца иногда тоже были такие.
— И у вас такие бывают.
— И у меня тоже. Лазаревские глаза.
— Ваш отец родился в Ленинграде, что рассказывал о той жизни?
— Почти ничего. Он пережил блокаду, эвакуацию, вернулся, доучился в школе и в 16 лет уже жил в Москве. Обожал ее и никогда не хотел вернуться в родной город. Отец был очень спортивным, играл в баскетбол за ленинградское «Динамо». Про это он говорил. Но долгие годы я вообще не знал, что, кроме того, он был яхтсменом. Сколько его помню, к лодкам интереса не проявлял. Но, оказывается, в юности гонял на яхте по Неве под парусом. А узнал я об этом, можно сказать, случайно. Друг подарил мне большую военную резиновую лодку, в днище которой по центру можно было вставить весло и на него надеть парус. К этому всему прилагалась куча веревок. Помню, я сидел на даче перед домом, надул эту лодку и мучительно пытался сообразить, куда деть эти веревки и как надеть этот парус. На улицу вышел отец, как-то лениво сказал: «Ну это туда, это сюда, а это сюда вяжи». Я удивился: «А ты откуда знаешь?» — «Да я занимался... Мы под парусом ходили еще до Москвы, до института. Я в 16 уехал и уже не помню ничего». Мне кажется, все дело в том, что он пережил страшную блокаду, и организм психологически закрывал воспоминания об этом городе. Он забыл и плохое, и хорошее, в том числе и ленинградские увлечения.
— Какой была ваша жизнь в актерской семье? Это же особая атмосфера?
— Даже и не знаю, что вам ответить. Конечно, очень приятно и радостно, когда приходят гости и среди них Андрей Миронов. И он заходит ночью в комнату и говорит: «Давай спи, хватит уже тут буянить». Вот это впечатление! Наша квартира находилась напротив старого Дома актера, ресторан там закрывался в полночь, и все шумные веселые компании перемещались к нам. В большинстве своем гостями были люди выдающиеся, это я сейчас понимаю. Но также понимаю, что это обычные люди со своими проблемами, бытовыми сложностями, покупками, салфетками и носовыми платками. Просто они занимаются другой профессией, вот и все. Больше стихов читают и фантазируют, учат тексты для сцены или съемок, от реальности отрываются чаще. Но все равно реальность потом возвращает их в жизнь.
— Когда вы поняли, что хотите быть артистом, а не, допустим, геологом или биологом?
— Это папа мечтал, чтобы я стал геологом, историком, археологом. Но рядом были театр, костюмы, гримерка, где я делал уроки, реквизиторский цех — любимое место. Так живут практически все театральные дети. Я постоянно в этом варился. Все молодые артисты Театра имени Маяковского были моими друзьями. Я играл с ними в футбол, приходил в гости по вечерам. Влюблялся во всех молодых актрис театра по очереди.
Но поворотным моментом стало то, что я увидел в 13 лет спектакль «Бег». Отец там играл Хлудова, мама — Серафиму, Анатолий Ромашин — Голубкова. Те, кто видел эту постановку Андрея Гончарова, забыть ее не могут до сих пор. Меня спектакль взорвал, перемолол, перелопатил, я сошел с ума и в один момент понял, что хочу стать артистом.
— Вы пошли дальше, сегодня вы главный режиссер Театра Российской армии. При этом до сих пор служите в «Ленкоме», в который пришли сразу после института. Именно на прослушивании в «Ленком» Марк Захаров вам сказал, что приветствует актерские династии.
— Он сказал немного по-другому. Я прочитал отрывок и обратил на себя его внимание, и Марк Анатольевич спросил: «А есть у вас еще что-то почитать?» — «Да». — И я почитал еще. И он сказал: «Вы Лазарев, да? Какое-то отношение к Александру Сергеевичу имеете?» — «Самое прямое, я его сын». — «Как приятно, я приветствую семейственность в нашем театре».