Александр Домогаров: «Если бы я проиграл, не поднялся бы. И я дрался, дрался как в последний раз!»
«Сын поступил так, как считал верным. И он мне очень нравится в этом его понимании Правды и Честности. Теперь чувствую, что наша внутренняя связь изменилась, отношения стали, как мне кажется, более доверительными, более близкими...»
Александр Юрьевич, приятно снова беседовать с вами для «Каравана историй». Знаю, что за прошедший год появилось много творческих задумок. И одна из них — собрать в следующем году на сцене Театра Российской армии команду — актеров, которые в разные годы проходили здесь армейскую службу. Просто здорово, если это получится.
— Как выражается один мой знакомый, идея жирная! И мы не то что-бы хотим, мы должны ее воплотить в жизнь! Это память о нашей юности, о замечательных людях, которые были с нами рядом, — кого-то, к сожалению, уже нет. Это память о наших юношеских планах, о тайных желаниях молодых артистов, театроведов, музыкантов... Некоторые, пройдя службу в команде актеров, стали очень известными артистами, кто-то получил большие звания, кто-то стал выдающимся в своей профессии.
Расскажу, как возникла эта идея. Вообще, команда актеров-военнослужащих — уникальное воинское подразделение, которое располагалось в Театре армии в центре Москвы. Мы попали в команду в далеком 1985-м, и рассказывать о ней можно бесконечно. Кто-то из наших — потом поймешь смысл слова «наших» — очень точно сказал: «Команда, без которой мне не жить...» Одним из моих сослуживцев был Дмитрий Фалк, он служил в команде мебельщиком, была у нас такая почетная профессия, общение с ним, да и не только с ним, никогда не прерывалось. Дима, став очень преуспевающим бизнесменом, помогал чем мог всем, кто к нему обращался, в наших разных начинаниях. Например, знаю, что нашему сослуживцу Никите Высоцкому серьезно посодействовал с изданием книг и пластинок Владимира Семеновича. И он мне на нашей очередной встрече за чашкой кофе летом говорит: «Саня, надо заниматься своими делами, надо свой центр открывать». И мы действительно с его легкой руки открыли Культурный центр Домогарова. Туда подтянулись люди, и мы провели первое наше мероприятие — мой творческий вечер в Театре эстрады. Потом, как часто бывает, первая наша группа Центра распалась, но пришли новые замечательные люди, которые сегодня и составляют «мозг, душу и защиту» нашего Центра, их немного, но «мал золотник, да дорог...» И однажды, когда был очередной общий мозговой штурм и генерация идей, стали говорить о том, что нужно и хорошо бы сделать вечер на сцене Театра Российской армии. А как только речь заходит о каком-то значимом для меня месте, это всегда для меня двойная ответственность. Театр армии меня обязывает сделать не «хорошо», а «хорошо в плюсе». Это моя внутренняя благодарность, мое внутреннее ощущение того, что здесь я работал, эти стены знаю, по этим коридорам ходил... И вот возникла идея собрать команду. Сделать музыкально-драматический вечер с участием всех, кто служил, кто еще жив, кто помнит, кто хочет вспомнить. Пригласить всех, кто здесь служил в разные годы. А это множество людей, и не только сегодня знаменитых артистов. Команда была создана еще в 1940 году, первый набор — Народный артист СССР Анд рей Алексеевич Попов, сын Алексея Дмитриевича Попова, Андрей Петров, Михаил Глузский... Понимаю, что для нынешнего молодого поколения эти фамилии сегодня могут ничего не говорить. Но для нас были и есть артисты супермасштаба, из которых за год до войны была сформирована команда актеров-военнослужащих. Мой отец тоже был в этой первой команде, и мне недавно показали документ, подтверждающий, что он до конца 1941 года там служил, потом ушел на фронт.
В том виде, в который мы попали, команда была с 1964 года, кажется... Ее прошли Алексей Баталов, Владимир Сошальский, Сергей Шакуров, Сергей Никоненко, Евгений Стеблов, Анатолий Васильев, Александр Балуев, Денис Евстигнеев, Александр Боровский, Олег Меньшиков, Андрей Ташков — всех не перечислить. В моем призыве служило много замечательных артистов и сегодня видных театральных деятелей: Алик Антонов, известный драматург и нынешний завлит Театра Олега Табакова, Саша Вислов, сейчас крупный и серьезный театровед и критик, Сережа Зверев, Боря Шувалов. Нами командовали прослужившие уже полгода Игорь Верник и мой однокурсник Кирилл Козаков; когда я стал ефрейтором, к нам уже пришли молодые воины Дмитрий Певцов, Никита Высоцкий и Александр Лазарев, который в настоящее время стал главным режиссером Театра армии, один из самых лучших операторов в нашем кинематографе Илья Демин... Понятна тусовочка на тот момент? (Улыбается.)
— Да, понятна, и это очень интересно! А вот что вы конкретно делали? Можете для непросвещенных людей рассказать, как проходила военная служба в Театре Советской армии?
— Об этом можно книжки писать... Лучше всех это как-то описал Саша Вислов в своем эссе про команду, кому интересно, можно найти в интернете. Начнем с того, что отбор происходил непросто. Таких «кастингов» сейчас не делают. Кого-то отсматривал главный режиссер, в нашем случае это Юрий Иванович Еремин, за кого-то просило руководство московских театров. Конкурс на место был нереальный, и команда считалась таким «золотым сечением». Она была маленькая, 27 человек всего. Из них, наверное, человек пятнадцать артистов, остальные — критики, музыканты, художники, поскольку в театре все были нужны. Художники работали в декорационном цехе, критики — секретарями, посыльными в ответственные организации, мебельщиками, реквизиторами... И артисты, которые не только играли в спектаклях репертуара театра, но и делали все, что надлежало выполнять служащему в рядах Советской армии, а также убирали, чистили, драили, таска ли, загружали, разгружали, были дворниками — в общем, чего мы только не делали...
— А как ваш день складывался? Вы ночевали дома?
— Это, наверное, по сегодняшним меркам была не единственная привилегия, которую мы тогда имели. Догадываюсь, что в наше очень непростое время многие могут сказать: «Ничего себе! Санаторий, а не армия...» Да, вы правы. Но это был 1985 год, красивое и отчасти беззаботное время: Международный фестиваль молодежи и студентов и мы, молодые, красивые, амбициозные и в чем-то нагловатые. Да, ночевали мы дома, в половине девятого должны были быть в команде. Без пятнадцати девять — завтрак, в девять — построение. Без пяти девять все уже были в сборе, «деды» сидели в курилке... Приходил командир, старший прапорщик, который, несмотря на низкое звание по армейской иерархии, был знаком, как мне кажется, со всем высоким начальством в Министерстве обороны и Главном политическом управлении. Это наш незабвенный Анатолий Андреевич Двойников. Проходя сквозь эту дымовую завесу, голосом, который только ленивый не копировал, говорил: «Команда, строиться!..» Двадцать пять лбов выстраивались в этой большой комнате на пятом этаже женской половины театра, и командир всегда начинал говорить, еще не выходя из своего кабинета: «Ну, значит, так...» Потом мы получали за то, что не так сделали вчера, потом мы получали за то, что могли не так сделать сегодня, потом могли появиться ножницы и кому-то показательно отстрижен клок волос за вольную прическу... «Я сказал всем постричься, почему нестриженые?..» Все это команда воспринимала с искорками в глазах и плохо скрываемыми улыбками, потому что командира любили, как отца родного!
В 9.20 команда уходила на работы — репетиции, декорации, перенос, погрузку, разгрузку, — ну, на все то, что театру было нужно, вся команда разлеталась, кроме «дедов».
— Но вы в их число не входили?
— Нет, мы делали все. Только через полгода стали уже «черпаками», когда пришли Дима Певцов с Лазаревым (сейчас это говорю и сам теряюсь: один — депутат Госдумы, второй — главный режиссер), и мы уже сидели точно так же в курилке и «разговаривали за жизнь и о творчестве». Все же, несмотря на службу, по своим театрам были и продолжали в них играть, это тоже учитывалось, можно было и разрешалось, поэтому профессия не терялась.
— Вот почему вы так хорошо знаете, как все устроено в театре, и понимаете каждую профессию...
— Делали все. Выписывался прямо график работ на целый день, по часам с минутами. Это оттуда я знаю, что такое снять половик со сцены или натянуть... Как поставить декорации на сцене, перевязать все кулисы, падуги, штанкеты опустить, поднять. Мы это все делали сами, сначала под присмотром монтировщиков, а потом уже только под командой старшего машиниста сцены. Разобрать, собрать оркестровую яму — это, по-моему, 40 или 35 балок металлических надо было поставить в пазы, настелить деревянными щитами. После репетиции все разобрать. Потом монтировка декораций к спектаклю. Те, кто был занят, играли, когда были большие спектакли, вся команда работала в массовке, несмотря на профессию. И критики, и художники, и мебельщики — все работали артистами. Иногда это было очень забавно... После спектакля — разбор декораций. И только часов в двенадцать можно было ехать домой.
— Выходные были?
— Какие выходные? Армия, вы что! Иногда ночевать оставались. У нас была казарма, койки двухъярусные стояли, все застелено. Как полагается. Если сил нет, можно остаться. Да, все было. Но если честно, то форму надели только один раз, когда принимали присягу. Я надевал китель Сергея Петровича Никоненко. То есть можно представить, сколько лет эта форма у нас пропутешествовала и на ком она только не была.
— А как же собрать и разобрать автомат? Стрельбища? Что-то такое у вас было?
— Два раза нас вывозили на стрельбища. Мы были на гастролях в Одессе, и командир с утра объявил: «Все, завтра...» Далее непечатно. И действительно, в шесть утра нас посадили в какой-то желтый пазик, кто в чем — в джинсах, в майках. У нас вот такие прически. Привозят нас в Одесский военный округ. Солдаты смотрят: «Вы кто?» Мы отвечаем: «Рота почетного караула». Что было недалеко от истины, поскольку у команды было более официальное название «Взвод охраны и обслуживания». Привезли нас на стрельбище, дали нам автоматы.
— Которых вы не видели в глаза.
— Может, кто-то и видел, а я — нет. Никогда в жизни. Мы стреляли, а потом поехали обратно, командир тоже пострелял и, видимо, успокоил свои нервы, очень у него была нелегкая задача — держать нас в ежовых рукавицах. Все было... Но я считаю, что это самое лучшее после института проведенное нами время. Эта дружба осталась надолго. Не факт, что надо было созваниваться, но одно волшебное слово: «Ты в каком году служил? Ты ж в команде» — это как визитная карточка нашего такого негласного братства была.
— Ну а если бы вас не взяли в команду, вы бы пошли в обычную армию?
— Конечно. Но за меня тогда просили слишком серьезные люди, я уже был артистом Малого театра СССР и, видимо, пришелся ко двору. Это был Народный артист СССР, художественный руководитель Михаил Иванович Царев и мой худрук курса, директор Малого театра и тоже Народный СССР Виктор Иванович Коршунов. Но когда я первый раз пошел по повестке в военкомат, то меня «приняли» с большой радостью. За полгода до Театра армии попал на главный сборочный пункт города Москвы как самый рядовой призывник. Это было очень быстро, в течение двух дней все решилось. Ко мне домой пришли с повесткой, и все. Явился в военкомат с утра, оделся, как полагается, в телогреечку, меня провожали мама, папа, одноклассники. Ну, в общем, я был готов. Это не самые мои веселые юношеские воспоминания, две ночи провел на пункте, увидел и испытал, что такое «эй ты, духан, иди сюда...», и это не та армия, что была на картинках в журналах.
Если бы не Михаил Иванович Царев, который приехал на ГСП Москвы, я бы уехал служить, и уехал бы очень далеко, в военкомате на меня зуб вырос очень большой. Но он лично приехал со звездочкой Героя Соцтруда, посадил меня в свою черную «Волгу» и оттуда увез. В следующие полгода они стали подготавливать почву, поняли, что на меня в военкомате «виды далекие», и тут уже включился Виктор Иванович как директор театра и Михаил Иванович как художественный руководитель театра, уже пошли переговоры с Театром армии — и все, был вопрос решен.
— Интересно это будет — встреча сослуживцев спустя столько лет...
— Мне кажется, это должно быть очень здорово. Увидеть через много лет тех людей, которые в разные годы прошли это золотое время, просто золотое, я считаю. Не берусь говорить за всех, но, думаю, таких большинство, а ваш покорный слуга основные азы театра получил именно там. Именно в Театре армии понял, как работает эта машина под названием «театр». Что такое ремонт планшета сцены, почему он необходим, что такое выдернуть все гвозди из планшета, которые остались в нем после набивки половиков, что такое летняя покраска всего планшета сцены в противогазах. Каким узлом завязать падугу, это вам не бантик, как на кроссовках. Завязать, потому что падуга если оборвется, то она может ударить очень сильно с высоты 15 метров. Как пользоваться механическим ручным штанкетом с грузками, сколько грузов надо поставить. Как марочку поставить так, чтобы планшет пришел мягко, не ударил декорацией о сцену... Как происходит уборка трюма театра, где находятся все механизмы для поворотов кругов и подъема столов. И так далее.
— Александр Юрьевич, есть и личные вопросы. Уже не первое ваше мероприятие, на котором я бываю, и замечаю, что вы говорите со сцены слово «жена»: «жена подарила подарок». Может, кому-то из зрителей непонятно, о чем вы говорите, потому что вы не женаты, но в то же время у вас все хорошо.
— Если честно, Анжелика, если бы не вы задавали этот вопрос, я бы не стал на него отвечать. Не люблю говорить на эти темы. Делиться тем, что дорого и должно быть по возможности скрыто от посторонних глаз... На своем опыте убедился: чем меньше знают о твоей личной жизни, тем меньше шансов ее разрушить! Если чужие люди узнают о твоем трепетном отношении к кому-то или чему-то, не упустят момента залезть в твою жизнь и по возможности разрушить то, что ты стараешься уберечь, сохранить или создать. Постараюсь пройти по тонкой грани. И, видимо, нужно поставить какую-то точку.
Да, у меня есть человек, с которым меня связывает больше десяти лет жизни. Пройдено достаточно — и хорошего, и плохого... Вы сейчас посмотрели на мою руку, это мое кольцо, я его не снимаю. И наличие его на руке должно говорить людям, что я не свободен в личных отношениях...
Я довольно походил по жизни, но никогда не считал, что штамп в паспорте решает какую-то серьезную проблему в отношениях. Наша жизнь порой настолько непредсказуема в своих проявлениях, что определить, кто может находиться с тобой рядом или с кем ты можешь находиться, бывает не то что сложно, а невозможно. Сейчас я страшно боюсь разочароваться в чем- или ком-либо. А нам ведь свойственно иногда даже беспричинно очаровываться и попадать в некую зависимость от человека, который рядом, и ты не видишь или не хочешь видеть, что он не твоей группы крови.
Мы живем периодами... Так вот, когда наступает тяжелый период, очень часто в молодости он связан с какими-то личными переживаниями. И ты думаешь, что вот это и есть самое трудное в моей жизни, никогда больше такого не испытаю. Проходит время, все встает на свои места, и жизнь опять прекрасна и удивительна, и... Приходит другое потрясение, ты говоришь: «Вот то было ерунда, а вот это — да». Проходит время, память стирает, ты опять попадаешь в какую-то ситуацию и в очередной раз говоришь, что вот это и есть самое тяжелое в жизни.
Для меня уход Ирины (Ирина Домогарова, бывшая супруга актера, мама Александра Домогарова-младшего, ушла из жизни после тяжелой болезни в августе 2023 года. — Прим. ред.) был ударом, хотя мы все и готовились к нему, и понимали, куда это все летит, но факт остается фактом... Я не знаю, как вам объяснить: Ирина занимала глобальное место во всей моей жизни, эти отношения не прерывались никогда. И несмотря ни на что, это была та неотъемлемая часть моего сердца и души, которая должна была быть вместе с ними, с Сашкой и с ней... И вот в жизни происходит какое-то маленькое событие, фраза, поступок, которые вдруг переворачивают твою позицию, отношение, сознание, понимание, желание и устои. Как-то так произошло, что вдруг мне Ира месяца за три до события, которое с ней случилось, говорит: «Ты мне Таню-то не обижай и прекращай вот эти свои...» Притом это было сказано как-то совершенно вскользь, ненавязчиво, спокойно, в общем разговоре... Не то что я тебя передаю из рук в руки, нет. Благословение, не благословение... Не знаю, как это объяснить словами.
Татьяна была все эти месяцы рядом, а последний месяц жизни Ирины ежедневно — с нами, с нашей борьбой, с нашими слезами и неотвратимостью того, что пришло. Мы вместе проводили мою огромную, важнейшую часть жизни, вместе... У меня что-то перещелкнуло, конструкция видоизменилась. Ведь можно было сопереживать, можно было помогать, но на определенном расстоянии и не участвовать в этом полноценно... Можно было отойти в сторону, отдохнуть, так сказать, не касаясь этих нервных окончаний, которые везде — во всех стенах, во всех трещинках... Но этого не произошло. Татьяна осталась и стала той, кто взяла на себя всю мою тяжесть, которую я приносил в наш с ней дом. Это были рука, и сердце, и душа, открытая и готовая помогать, несмотря на всю невозможность того, что происходило. И это категорически все изменило.
— Александр, извините, если выскажу свое мнение: у меня ощущение, когда смотрю на вас с Татьяной, что это и есть настоящее, глубокое чувство... Но опять же, я знаю из прошлых разговоров, что слово «люблю» вы так просто не произносите...
— До сих пор не могу сказать, что означает слово «люблю». Кто-то, наверное, знает, и он счастливый человек. Для меня это до сих пор непонятно. Люблю — это что?.. Люблю — это как?..
«Я вас любил: любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем...» — так, значит, угасла, угасает, проходит... А это пишет Великое наше всё Александр Пушкин. А как же вечная?
Не понимаю! Знаю и понимаю, когда существуют какие-то «хотелки». «Хотелки» в любом проявлении — в страсти, в сексе, в еде, в быту, в привычках! И что мне важнее — мои «хотелки» или когда все «хотелки» заканчиваются и остается момент невозможности существования без кого-то. Не эгоистичное отношение к находящемуся рядом с тобой человеку из разряда «ты должен быть со мной, потому что. . .» А совершенно точное понимание, что я не могу без этого человека.
Иногда наступает момент, когда ты начинаешь верить, что можно и по-другому, свободно и спокойно. Ну, подумаешь, проживу. И опять наступает момент невозможности, потому что не хватает именно этого человека, именно с этим лицом, с этими глазами, именно с такой точкой зрения, которая может быть совершенно отличной от твоей. . . Именно с такой интонацией, именно такой тембр голоса, нужна именно эта походка, именно это молчание...
Тогда я начинаю чувствовать себя зависимым, но в хорошем смысле слова. Зависимым от моего внутреннего спокойного состояния в каком-то определенном месте. Хочу приходить домой и понимать, что мне здесь комфортно и хорошо, и тогда появляются силы что-то «творить», придумывать. Делиться этим, и спорить, и доказывать, и находить то, что кажется верным и интересным.
Не путайте одиночество и «я хочу побыть один», много раз об этом говорил. Да, иногда хочу побыть один, да. Это не означает, что закрываю все двери и не допускаю к себе никого. Мне просто иногда нужно это состояние. Сколько так может продолжаться, не знаю. Я иногда закрываюсь. Но и это становится невозможным, существование вот в этом своем мире...
И вот тогда ты начинаешь понимать, что тебе нужно именно то, о чем я сказал, именно тот голос, именно та походка, именно это... «Человек, который со мной рядом...» — я не договариваю. «Человек, который мой...» — тоже не договариваю. Это все какие-то обрубки.
Одну истину я понял — уважение. Уважение и понимание! Ко всему. У человека может не быть великого интеллекта, чтобы меня поразить. У него может не быть многих качеств, которые якобы нужны для общепринятого «золотого сечения», по которому судят всех и каждого, кто находится рядом с публичным человеком. . . И вот все кому не лень выносят свои суждения, подходят ли они друг другу или не подходят! Но только я знаю, что она добра и искренна и что она богата своей душой. А это, поверьте мне, огромная редкость в нашем мире, и для меня лично это больше, чем пресловутое «золотое сечение».